То есть я преимущественно слушал, опасаясь ляпнуть что-то невпопад. К тому же – и это во-вторых – фактов, доказывающих обратное, у меня просто не было. Разве что один, да и тот больше характеризующий степень бессовестности этого боярина, но никак не свидетельствующий о прямой лжи во время святого таинства покаяния.
А вот на Федора столь убойный аргумент, как заявление Шуйского на исповеди о своей невиновности, произвел довольно сильное впечатление. Заметив это, митрополит тут же поднажал, сказав, что нынешнее пребывание боярина в ссылке и немилости временное, ибо бог правду видит, так что истина рано или поздно восторжествует. Говорит же он это не огульно, а в подтверждение своих слов может сообщить, что государь уже частично простил Шуйского, смягчив его ссылку и повелев ему отправиться из Вятки в свои вотчины.
Словом, нет никаких сомнений, что со временем Дмитрий Иванович непременно одарит боярина своим полным прощением, о котором уже сейчас в Москве ходатайствует немало доброхотов.
Еще больше убедившись в правоте своей догадки насчет недавней встречи Гермогена с Василием Ивановичем в Вятке, а возможно, и не одной, я решил ее проверить. Так, на всякий случай. Припомнив, кого могут именовать на Руси князьями, а также разговор с Басмановым, который хоть и вкратце, но осветил мне некоторые родословные, я попытался возразить, что помимо Шуйских есть еще Хованские, Куракины, Голицыны, Мстиславские, Трубецкие, которых владыка отчего-то не назвал, но не тут-то было.
– Вскую[26] на литовских выкормышей шапку Мономаха надевать? – недовольно заметил он мне. – Не леть[27] им державой владети.
– Так ведь разговор идет не о царе, – напомнил я, мысленно кляня Гермогена за его пристрастие к церковнославянскому языку, – так что держава тут ни при чем.
– Зато о царевне и родной сестрице наследника престола, – поправил он. – Потому и выдавать ее надлежит за того, кто в силах подсобити Федору Борисычу, ежели занадобится. – Но, замявшись и поняв, что сказал лишнее, поправился, пояснив: – Ведаю, что Димитрий Иоаннович молод и здоров телом, одначе всякое бывает в жизни, коя в руках всевышнего. Потому-то и важно, дабы царевна обвенчалась с истинным Рюриковичем, укрепив тебя, Федор Борисыч, да подставив скимену[28] свое могутное плечо.
Моя очередная поправка, что на Руси помимо Шуйских имеется немало родов, которые тянут свою нить от Рюриковичей, тоже не была принята Гермогеном, который стал нещадно критиковать все княжеские фамилии, перечисленные мною.
Обвинив меня в том, что я не то что не читал, но, поди, и не слыхивал про некий государев родословец[29], он железным катком прошелся вначале по названным мною Воротынским, Одоевским, Мосальским и Долгоруким (не те предки), затем по Шаховским и Хворостининым, Татевым и Пожарским (из захудалых и еще куча причин), после чего мой перечень иссяк, а торжествующий владыка вновь перешел к Шуйским.
Дескать, пращур их не кто иной, как Андрей – родной сын Ярослава Всеволодовича и брат Александра Невского. Более того, и потомство Андрея тоже не раз правило Русью. То есть по всему выходит, что род Шуйских даже среди других именитых родов «яко адамант[30] среди простых камней», как в заключение своей речуги высокопарно отозвался о нем митрополит.
Я молчал, прикидывая, сколько времени угрохал Василий Шуйский на тщательный инструктаж митрополита. Судя по подробностям, обильно им цитируемым, получалось, что не один день.
Интересно только, чем взял его боярин? Радением за православное дело или намекнул на возможность прокатиться на осле?[31] Последнее возражение, последовавшее уже со стороны Федора и касающееся почтенного возраста жениха, было митрополитом отметено как глупое. На его взгляд – интересно только, с каких пор, хотя да, со времени последнего пребывания в Вятке, – Василий Иванович находился как раз в той благодатной поре своей жизни, когда успел приобрести изрядный житейский опыт и мудрость, но при этом отнюдь не утратил мужской силы.
Федор, заложив руки за спину, в задумчивости несколько раз прошелся по трапезной, искоса поглядывая на меня и явно ожидая подсказки, как поступить. Вообще-то вопрос не принципиальный, и, если бы брат Ксении знал все подробности нашего путешествия, он бы сейчас тоже особо не заморачивал себе голову – подойдет в качестве жениха Шуйский или нет, но раз мой друг просит о помощи…
– Дозволь слово молвить, престолоблюститель, – попросил я и после его кивка напомнил: – Ежели столь высокопоставленное духовное лицо, к тому же известное своим благочестием и славное праведной жизнью, – я вежливо склонил голову в сторону Гермогена, – считает, что князь и боярин Василий Иванович Шуйский неповинен в попытке отравления тебя и государя, то сомневаться тут нечего. Да и во всем прочем тоже в словах его слышится мудрость. Получается, что и впрямь, судя по всему, Василий Иванович – самый наилучший выбор для твоей сестры, а потому при одновременном сватовстве всех тех, кого ныне я упомянул в беседе с владыкой, мыслю, что предпочтение по здравом размышлении надо отдать именно ему.
У Федора даже рот от неожиданности открылся. Наверное, он в тот момент ушам своим не верил – неужели и самый ярый ненавистник Шуйского переметнулся на его сторону?
– Ранее ты сказывал… – не удержавшись, начал было он, но я поспешил перебить царевича:
– Ранее ни тебе, ни мне не доводилось слышать казанского митрополита. Посему, ежели сама Ксения Борисовна даст согласие Шуйскому в случае его сватовства, и тебе перечить не след.
– Пущай так, – охотно кивнул Годунов, мгновенно сообразив, к чему я клоню.
– А уж ее согласие и вовсе ни к чему, – ворчливо отозвался митрополит. – Ныне ты, Федор Борисович, ей в отца место и должон сам рассудить, где ей благо. Где это слыхано, чтоб девка сама решала, с кем ей идти под венец?!
– Я, конечно, иноземец, многих обычаев не ведаю, но неужто при венчании священник не спрашивает невесту, имеет ли она искреннее и непринужденное желание и твердое намерение стать женой? – припомнился мне один эпизод из студенческих лет, когда довелось присутствовать на венчании сокурсника.
– Ну вопрошает, – насупился митрополит.
– И что же Ксения Борисовна, если сама не желает этого брака, может ответить священнику? Что желания она не имеет, но повинуется воле брата?
– Тут надлежит помнить и о том, что дондеже[32]… – снова начал Гермоген, но я торопливо перебил его очередное углубление в дебри церковнославянского языка, вовремя вспомнив и добавив новое возражение:
