«Смотри! А то заберет тебя бабай!» — вдруг почему-то вспомнились ему слова бабушки из далекого-далекого детства.
Он тряхнул головой, прогоняя тяжелые ощущения.
Перед глазами еще стояли закопченные стены пещеры. В голове прокручивались короткие, обрывистые сцены сна, вспоминался голос женщины. С большим трудом Борис оторвался от кровати и пошел принимать утренние процедуры.
Холодная вода нисколько не освежила его. Привкус горечи продолжал стоять во рту. Что-то очень знакомое было в этом привкусе — что-то, связанное с какими-то неприятными воспоминаниями. Борис напряг память, припоминая, что бы это могло быть, однако у него ничего не получалось. Более того, его попытки только усиливали гнетущее состояние. И едва, как ему казалось, он приближался к разгадке, как в нем вдруг откуда-то появлялся неясный безотчетный страх. Спустя некоторое время непонятный страх разросся настолько, что Борис решил отказаться от копания в своих воспоминаниях. Однако теперь это оказалось непросто сделать. Мозг продолжал свои поиски сам. Словно убегая от этих воспоминаний, Борис направился на кухню, чтобы приготовить себе завтрак.
«Надо переключиться на работу», — сказал он себе. Руки машинально потянулись к посуде.
Сегодня ему предстоит закончить статью. Он должен будет отдать в редакцию материал к запуску «Бурана». Борис вспомнил установку главного редактора на эту статью. Нужно дать обзор о космонавтике начала века на небывалом эмоциональном подъеме, — было сказано ему. — Нужно написать так, как писали в свое время о полете Гагарина. Нужно вдохнуть прежнюю свежесть в тему. Статья должна стать одой нашей космонавтике.
Одой космонавтике… Борис помрачнел. Ему вспомнились последние секунды жизни Бэрба, бушующий солнечный огонь и исчезающая в этом пламени Юнна.
Что-то хрустнуло в его ладони, и меж пальцев его сжатого кулака потекла прозрачная слизь. Борис, очнувшись, посмотрел на руку. Он только что раздавил яйцо, предназначавшееся для завтрака. Эта неприятность и последующее мытье ладони на некоторое время отвлекли его. Однако вскоре его мысли снова унесло в его далекий сон, и в голове воцарилась мешанина времен. Он думал и о солнечной катастрофе, и о «Буране».
Надо ли стремиться туда — в космос? Знают ли люди о том, что их там ждет?
Неожиданно в голове вихрем пронеслись воспоминания о приснившейся сегодняшней ночью первобытной пещере, и эти воспоминания каким-то странным образом соприкоснулись с мыслями о его снах о далеком будущем. Вместе с этим в тело будто вплеснули изрядную порцию страха. Что-то сильно напугало его в этой связке.
Что за наваждение — этот сегодняшний сон?
Борис встряхнулся. Он поспешил уйти от этих непрошеных воспоминаний. Каким-то шестым чувством он вдруг почувствовал, что невероятно близко подобрался к разгадке вопроса, который сегодня с самого пробуждения буквально застрял в его голове, и что эта разгадка как-то связывает эти совершенно разные сновидения и что она жутко неприятна, даже хуже, чем неприятна.
«Буран»… «Буран»… — произнес он про себя, не без усилия прогоняя из головы видения каменной пещеры. — «Что можно написать о «Буране»? Что написать…? Впрочем, знают ли люди…?»
Однако, нет, не надо себя обманывать! Борис взял новое яйцо, но тут же быстро положил его обратно.
Этот невидимый барьер, о который он все эти дни бился, пытаясь придумать что-нибудь для статьи о «Буране», никак не связан с пережитой им однажды солнечной историей. Год назад он точно также мучился над статьей о третьем «Мире». Тогда никакой солнечной истории в его жизни еще не было.
Ровно год назад, венчая верхушку лета 1999-го года, «Мир-3» вышел на орбиту Марса, и Борис точно так же выдавливал из себя статью об этом событии. Ее тоже надо было наполнять героическим пафосом. Надо было восхищаться достижениями науки, работой конструкторов и техников, мастерством рабочих рук. Надо было писать возвышенные строчки об энтузиазме и подвиге. Надо было с непритворной искренностью писать о восторге, который сам никогда ни на йоту не испытывал. И в те минуты, когда весь мир прилипал к экранам телевизоров, он запирался дома, прячась от идущих по всем каналам телевидения и радио репортажей…
Впрочем, не шла у него не только космическая тематика. Ему вспомнилась его командировка в Косово весной 2000-го года. Там проходил Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Он буквально вымучивал свои репортажи из Югославии. Надо было давать наполненные оптимизмом и радостью зарисовки о состоявшейся на рубеже тысячелетий встрече молодых людей с разных концов планеты. Но для него это была притворная радость. Непонятно почему, но больше всего его угнетало именно то, что там действительно царила атмосфера ни с чем не сравнимой приподнятости. Все, с кем он разговаривал, действительно горели оптимизмом и верой во все, во что только можно было верить. В глазах его собеседников горел огонь, и он сам должен был изображать такой же огонь в своих глазах. Из Югославии он улетал в наимрачнейшем настроении. Глядя через иллюминатор самолета на Белград, он вдруг поймал себя на том, что прикидывает, как бы выглядел город после бомбежек. Его мозг независимо от него уже описывал картины города после пролета над ним бомбардировщиков. Тогда он сделал маленькое открытие о самом себе: по натуре он больше разрушитель, чем созидатель. И почему-то это открытие было принято им совершенно спокойно.
Ведь начинал же он когда-то с хроники преступлений. Вот где он работал с упоением. Каждый сюжет, каждый репортаж словно подпитывали его энергией, принося самое настоящее наслаждение от работы. Но, увы, год за годом преступник все мельчал и мельчал. Хроника становилась все неинтереснее и неинтереснее. В конце концов он начал привирать, сгущать краски и даже придумывать разные жуткие подробности. На этом однажды он и был пойман. Один из читателей обвинил газету в пропаганде садизма. Было проведено расследование, и его сняли с преступлений, направив «на перевоспитание» на космическую тематику, как когда-то направили «на перевоспитание» на Солнце Бэрба…
Это не его стезя, не его мир. Он закрыл глаза и замер, словно вслушиваясь в далекие звуки. Ему надо было родиться в другом мире, где не было бы «Буранов» и «Миров», где люди не думали бы ни о них и ни о чем-либо подобном, где царили бы иные пристрастия, иные приоритеты.
Бэрб… Бэрб… почему ему вдруг вспомнился Бэрб?
— Бай-бабай…! — то ли выругался, то ли просто выдавил из себя Борис.
Он наклонился вперед, обхватив голову руками.
Он понял, откуда сегодня в его подсознании поднимался страх.
Ему сегодня приснился сон, который в далеком будущем будет преследовать Бэрба. Этот сон он неоднократно видел, будучи Бэрбом в том самом далеком будущем. И не просто видел, а каждый раз во время сновидения испытывал адскую боль. Ему теперь ясно вспомнилось это.
Странно приходят воспоминания о будущем — какими-то случайными обрывками. Если бы сегодня такой сон не приснился, то, может быть, Борис никогда и не вспомнил бы, что порой мучило Бэрба долгими ночами.
Один и тот же сон о далеком каменном веке снился Бэрбу неоднократно. Каждый раз он повторялся в мельчайших подробностях. Говорят, что одинаковый, повторяющийся сон — верный признак какой-то болезни, и Бэрб несколько раз проверился у врачей, но те ничего у него не находили. И не обращал бы он внимания на этот сон, если бы не приходилось переносить во время этого сна самую реальную и очень сильную боль. Она изматывала его ночью и, несмотря на то, что после пробуждения сразу исчезала, ставя медиков в тупик, она продолжала невидимо давить в течение дня. Она будто продолжала присутствовать, только в какой-то другой форме, обволакивая сознание и превращая самый солнечный день в тяжелые сумерки. Что это за боль — Бэрб не мог понять. Она нависла проклятьем над его жизнью…
Неужели то же самое теперь будет с ним — с Борисом?
«Бай!» — снова прокрутилось в его голове. И с этим словом гнетущее ощущение неожиданно усилилось. Одновременно где-то в глубине души начал нарастать новый страх. В душе похолодело еще от одного совпадения.
Борису стало вспоминаться, как еще студентом он начал вынашивать в голове одну полулегенду-полупритчу. В молодости он занимался сочинительством. Какие-нибудь подмеченные эпизоды из жизни или его собственные размышления могли стать затравкой для небольшой зарисовки, эссе или короткого рассказа. Так получилось, что однажды ему вспомнилась страшилка из далекого детства о злом бабае, которого он ни разу не видел изображенным в каких-либо рисунках и о котором ни разу не читал в каких-либо сказках и сказаниях. Он вдруг уловил зыбкую связь между этой страшилкой, английским значением слова «бай», которое переводилось как время сна, и колыбельным напевом «бай-бай».
