того места, где его подобрала Акулинка, никто из её родни не задавался. Хотя основные бои шли куда южнее Тарасовки, в нескольких десятках километров от неё. Здесь же до недавнего времени было относительно тихо и спокойно. Даже немцев в станице не было, они появились лишь несколько дней назад.
Наконец-то с основными «непонятками» было покончено, большего о себе обновленном я уже ничего не узнаю. Ну, разве что запрос по собственную душу в НКВД послать. Шучу это я так, шучу. Теперь пришла пора отдать дань умершей старушке, а то негоже вот так её оставлять… О чем я и сказал Акулине.
Девчушка со мной тут же согласилась, и уже рванула было во двор, чтобы обсудить это с мамашей, когда я её остановил.
— Слушай, Акулина, мне бы это… приодется немного… И я показательно развел руками в стороны.
На данный момент я был в одном исподнем — белая нательная рубаха типа «Гейша»[1] и легкие бязевые кальсоны с завязками на лодыжках, так называемые «летние, упрощенные», массово производимые во время войны. Щеголять в таком «расхристанном» виде перед двумя симпатичными женщинами было как-то некомильфо.
— Ой! — воскликнула девушка, неожиданно густо покраснев и резко отвернувшись.
Для нынешнего момента, наверное, мой неподобающий внешний вид считался таким же, если бы я в своём времени вообще с голым задом щеголял.
— Есть у вас что-нибудь из мужской одежды? — поинтересовался я, накидывая себе на плечи покрывало с кровати, на которой очнулся.
— Нет, у нас давно мужчин в доме не было, — пискнула Акулинка, не решаясь повернуться ко мне лицом.
Оно и понятно: если твоя жена, или теща — натуральная ведьма (в прямом смысле этого слова), в такой семейке мужики, наверное, долго не держаться.
— Только твоя военная форма есть, в которой я тебя в лесу нашла. Она постирана… Но… мы её спрятали от греха…
— А смысл? — Я невольно усмехнулся, сбросив одеяло и стянув с себя рубаху. — На исподнем, как я и ожидал, обнаружилось «клеймо» поставщика на военные склады РККА «НКМП РСФСР Кзыл-Октябрьский ПРОМКОМБИНАТ», с указанием роста, размера и прочих необходимых данных. — Опытному гестаповцу ничего не стоит вмиг опознать во мне бойца-красноармейца, отбившегося от основных сил.
— Я сегодня же в Тарасовку на рынок сбегаю, — поспешно заверила она меня, — прикуплю тебе что-нибудь из одежды…
— А вот этого точно делать не стоит! — перебил я её, остудив «благородный порыв». — Всю жизнь у вас в семье мужиков не было, а тут — нате, появился, хрен сотрёшь! Тут же донесут!
— А что же тогда делать? Не ходить же тебе голышом?
— Пока тащи мои старые штаны и гимнастерку, — распорядился я. — А нужную мне одежду придется как-то незаметно экспроприировать.
[1] ГОСТ 943−41. Рубахи нательные «Гейша» и с закрытым воротом для рядового состава КА и ВМф / Народный комиссариат легкой промышленности СССР.
— Как экспроприировать? — Не знаю, чему ужаснулась девушка, то ли слову сурьезному, революционному, то ли самому факту взять что-либо без спроса. — Своровать что ли? — почти шепотом произнесла она.
— Зачем же так грубо? Своровать? — пылая «искренним» возмущением, воскликнул я. — Присвоить, еще туда-сюда. Пойми, Акулина, сложные времена требуют непростых решений! Ты сама подумай, что сейчас значит какая-то старая одежда? А она, несомненно, поможет мне вести подрывную деятельность в тылу врага!
— Так может лучше к партизанам? В лес? — произнесла она, с надеждой глядя мне в глаза. — Всем миром куда сподручнее врага-то бить!
Ох, святая простота! Кто ж меня к партизанам вот просто так возьмет? Насколько мне было известно (как со слов собственного деда, так и из многочисленных книжек и фильмов), немцы во время войны небезуспешно пытались внедрять в партизанские отряды всевозможных диверсантов и провокаторов.
Зачастую вот из таких, как Роман, отбившихся от основных сил красноармейцев. Попадая в плен, некоторые не выдерживали пыток и психологического давления, начиная сотрудничать с фрицами. А кое-кто из тех сволочей, кому Советская власть еще с революции стояла поперек горла, а патриотизм стороной прошёл, и вовсе переходили с радостью на сторону врага, лелея мечту посчитаться с властью за старые обиды. Таких диверсантов основательно готовили, а после внедряли к партизанам, либо забрасывали в наш тыл.
Партизаны тоже не лаптем щи хлебали, а старались проверять каждую сомнительную личность, пытавшуюся прибиться к отряду. А такой сомнительный в «жопу раненный боец», с залитыми кровью бумажками, да еще и ко всему тому же потерявший память, явно не мог вызвать доверие только обезоруживающей улыбкой. Да я на первом же допросе проколюсь и засыплюсь, поскольку настоящих реалий нихрена не знаю.
Так что попытка заявиться в местный партизанский отряд, даже в сопровождении Акулинки, которую, наверняка, там знали (гранатой же она где-то разжилась?), могла закончиться для меня печальным фиаско. Поставят к стенке — и все дела. Так ведь намного проще решить проблему: нет человека — нет и проблемы. Зато остальные целее будут!
Нет, на данный момент, это совсем не вариант. Мы, как говорил дедушка Ленин, пойдем другим путём! Мы докажем делами, что я наш человек — Советский до самого мозга костей. И что врага буду бить как на нашей, так и на чужой территории до последней капли крови! Его крови, врага. Свою кровь я поберегу, как и жизнь. Ведь мертвым я уже ничего не смогу, а вот живым я устрою фрицам такой геморрой, что они реально взвоют!
— Нет, красавица, — постарался донести я до девушки свои мысли, — к партизанам мне сейчас хода нет.
— Почему? — Изумленно вскинула она брови.
— А кто я сейчас, по-твоему? Без памяти и без документов?
— Раненный боец Красной армии! — четко произнесла Акулинка. — Я же тебя без сознания нашла…
— Это для тебя я боец Красной армии, а для партизан — сомнительная личность, возможно завербованная германской разведкой.
— Но это же не так! — чуть не со слезами на глазах произнесла девчушка.
— Какие вашьи доказательства? — с жутким акцентом произнес я, вспомнив отрывок из фильма «Красная Жара». — Это мы с тобой знаем, как дело было, а они — нет. Поэтому, я хочу для начала делом доказать, что я не засланный немцами казачок, а насквозь свой,
