Обернувшись, увидел все ту же девушку в наряде красной шапочки, которая нас вчера встречала и участвовала в ужине.
Тактичный Микал куда-то сразу исчез из поля зрения.
— Присаживайтесь, дамуазель*, — сделал я приглашающий жест. — Разделите со мной эту скромную трапезу. Завтрак я пропустил потому, что дал себе возможность наконец-то выспаться, о чем нисколько не жалею.
— Я не пью с утра вина, — сказала девушка, усаживаясь напротив меня и расправляя пышные юбки по скамейке, — только воду. Но с удовольствием пообщаюсь с вами.
И на инстинкте включила наивняк.
— Первый раз вижу настоящего принца так близко. А вы принц чего, Ваше Высочество?
Ее щеки тут же слегка покрылись румянцем. И ей это шло. Гляделось этаким импрессионистским рефлексом от головного убора. И смотрит так прямо, хлопая ресницами, будто вчера еще не выпытала все про меня у дона Саншо и сьера Вото. Вот зуб дам…
— Я принц Вианы, как инфант Наварры. Это небольшое княжество на границе с Кастилией. Луи Фансийский мне дядя, родной брат моей матери. Но я еще и суверенный монарх виконтства Беарн, где я ничей не вассал.
— Даже римского папы? — удивилась девушка. — Так не бывает, Ваше Высочество.
— Как видите, прекрасная дамуазель, бывает. Просто это государство слишком маленькое, а я слишком юн, чтобы рассматривать нас полноценными участниками европейского концерта.
— Концерта? Никогда не слышала такого названия — и в улыбке показала прелестные ямочки на щеках.
— У этого термина два значения. Согласное выступление разом нескольких музыкантов, где каждый слушает музыку соседа и играет ей в тон или большая политика монархов на континенте. Где участники концерта делают политику, а остальные только зрители.
— Я ничего в политике не понимаю, в монастыре нас этому не учили. Но вот в музыке кое-что смыслю. И даже умею играть на свирели. А это правда, то, что мне сказали ваши башелье*, что вы хорошо играете на деревянной флейте?
Я же говорил, что она на информацию обо мне их вчера до донышка вытрясла. Странно, а чем ей Саншо-то не угодил? Тем, что он одноглазый? Или приняла его за рыцаря мой свиты? А девушкам, в каком бы они времени не жили, принца подавай. На меньшее они не согласны. Все, кто ниже принца будут за это истерзаны в замужестве. По большому счету им и принц нужен не всякий, а с золотыми яйцами. И не дай Бог они у него окажутся серебряными…
— Хорошо или нет, я играю на флейте — это не мне судить. По крайней мере, мне это занятие нравится, — ответил я ей.
А сам подумал: смогу ли я играть на флейте в этом теле, если не умел этого раньше? И добавил поспешно.
— Но на гитаре я играю лучше.
— Гитаре? — удивилась она.
— Этот что-то вроде лютни у наших бродячих гитанос*.
— А… Житан,* — образовалась девушка узнаванию, делая ударение на последний слог. — Они у нас тоже часто бродят своими толпами с возами. И женщины у них в пестрых юбках с оборками. Потом кони пропадают. Видела я как-то у них этот инструмент, когда ехала из монастыря сюда, к дедушке, но не знала, что он называется так. У нас его называют «житэйр». Но он звучит намного грубее, чем лютня.
— Дамуазель, — сказал я несколько строго, меняя тему пока мне не принесли флейту и не заставили на ней играть, — мы с вами уже долгое время общаемся, а я все еще не знаю вашего имени. И мне от этого неловко.
Она вскочила, и торопливо сделала настоящий придворный реверанс и промолвила, потупив глаза.
— Иоланта, дочь барона де Меридор, Ваше Высочество. Простите мне этот промах. Я не нарочно нарушила этикет.
— Садись, дитя мое, — непроизвольно вырвалось у меня, так как я неожиданно для себя обнаружил, что смотрю на нее снисходительными глазами старика, а вот тело мое только по пояс деревянное, а ниже очень даже я ей ровесник.
— Можете называть меня Франциск, Иоланта. Так о чем мы говорили?
— О музыке, — выпалила девушка. — Вы возите свою деревянную флейту с собой?
Я призадумался. Скорее всего, флейта принца осталась с остальными вещами трофеем Паука. Но точно я об этом не знаю.
— Деревянную нет. Только кожаную, — пошутил я озорно и двусмысленно, как не привык шутить даже в третьем тысячелетии.
Меня явно накрывают юношеские гормоны. Мне совсем не нужна интрижка с внучкой приютившего нас барона, особенно в нашей непростой ситуации? Разум-то это хорошо понимал, но тело рвалось в бой.
— Я умею играть на свирели, меня в монастыре научили, — продолжила девушка свой щебет. — А вы научите меня играть на кожаной флейте?
Прозвучала даже не просьба, а требование. О, боги, она или наивна до безобразия или слишком искушенная развратница, которая сама меня соблазняет. Поди, вот так пойми сразу.
Микал появившийся на наши глаза с известием, что бочка готова и горячей воды запасено достаточно, оборвал этот странный флирт прямо на взлете.
Отмокал в бочке я долго, все равно одежды мои унесли стирать.
Баня местная оказалась похожей на японскую, только совсем без эстетизации страны Восходящего солнца. В помещении рядом с кухней, в большую сорокаведерную бочку поставили скамеечку и все покрыли полотном, чтобы мое высочество попку себе не занозило. Туда набулькали горячей воды деревянными ведрами, разбавили холодной до приемлемой температуры и извольте принимать водные процедуры.
Первый кайф от процесса я ощутил, отмокая от лесной грязи, да и вообще от всего накопленного до меня этим телом — в это время, в этом месте католицизм отрицательно относился к телесной чистоте. Это вам не Русь с ее культом бани. И даже не Византия, бани которой сейчас называют турецкими. Сейчас — это в двадцать первом веке. Вот я уже и во временах путаться стал. Симптом, однако.
Потом заметил, что пропал Микал и моя одежда.
Появившийся раб сказал, что одежда моя в стирке, зато он нашел тут настоящую морскую губку и сейчас ей меня ототрет, если я, конечно, не боюсь, что через отмытые поры в меня проникнут все возможные болезни. И раздевшись до пояса, стал работать банщиком. Ошейник, как оказалось, на нем был. Замшевый. С наполовину стертым беарнским тавром — два быка идущие влево, оглядывающиеся, один над другим.
Эх, сейчас бы гель для душа, да хотя бы примитивное хозяйственное мыло. Но и так было неплохо. Особенно, когда кухонные мужики стали приносить новые порции кипятка.
Вымыть мне волосы пришла толстая грудастая баба в неопределенном возрасте, принеся с собой настой ромашки. Сняла под присмотром Микала с меня повязки и сказала.
— Можно.
И мои волосы неторопливо умастили каким-то маслом. По запаху — ореховым. Помассировали голову. Смыли водой с ромашкой. Потом еще раз — ромашкой только. И лишь затем, используя десяток деревянных гребней с разной толщиной зубьев, она осторожно и ласково расчесала мои длинные волосы. И ушла с поклоном, явно довольная своей работой.
