— Вам тоже следует помыться и побриться, — заявил Аристид, подходя к товарищам и потягиваясь, как обожравшийся кот, — воняет, как от козлов.
Мимо пропорхнула подавальщица с подносом, одетая в коротенький хитон, оставлявший большое пространство для полета мужской фантазии. Красавчик проводил ее взглядом, извернулся и ущипнул за задницу. Девушка степенно составила на соседний стол глиняную посуду, повернулась и с размаху огрела пирата тяжелым деревянным подносом по голове. Что-то хрустнуло. Вряд ли это была голова Аристида, поскольку он успел закрыться рукой. Да и рука, скорее всего, не пострадала. Пират, отшвырнул потрескавшийся поднос и замахнулся на девушку, однако удара не последовало.
— Это Левкоя, — сказал Эвдор, перехвативший руку Аристида, — не стоит обижать ее.
Аристид попытался освободиться, но моряк не отпускал.
— Пусти.
Эвдор отпустил руку красавчика и повернулся к вышибале, который одним прыжком преодолел расстояние в половину комнаты и уже собирался хватать Аристида, но уступил Эвдору.
— Расслабься, Мегакл.
Тот кивнул и вернулся в свой угол. Эвдор взглянул на девушку. Она тоже посмотрела на заступника, перевела взгляд на треснувший поднос, снова взглянула на улыбающегося моряка и очень удивилась:
— Эвдор? Разве ты жив? А мы тебя уже похоронили.
— Да ну? Это хорошо. Скажу тебе, Левкоя, иной глупец бы огорчился, увидев в том дурной знак, я же вижу большую для себя радость.
— Почему?
— Ну как... Если я уже помер, то в ближайшем будущем мне это вторично не грозит. Что-то я не слышал, чтобы люди умирали дважды. Надеюсь, поминки были подобающими моей особе?
Левкоя засмеялась.
— Подобающими. Писистрат произнес речь, прославляющую твои подвиги, правда он был уже пьян и к середине речи почему-то стал звать тебя, кажется, Миносом.
— О! Это весьма лестное сравнение, уверен, ты клевещешь на Писистрата, сей достойный муж, без сомнения, был в здравом уме и твердой памяти!
Отсмеявшись, Левкоя спросила:
— Где же ты пропадал эти два года? Давно ты на Родосе?
— На Родосе дней пять, а в городе второй. Уже ночь переночевал в этом почтенном заведении.
— Ночь? Госпожа отсылала меня по делам, вот я тебя и не видела.
— Я должен поговорить с ней.
— Госпожа занята, Эвдор.
Эвдор усмехнулся.
— Да ну? Интересно, чем это она так занята, что не захочет меня видеть? Может, подминает под свои телеса очередного бедолагу? Я уже говорил с Трифеной вчера, но сегодня появились кое-какие новости, я должен ее снова видеть.
Эвдор встал и, сказав товарищам оставаться на месте, направился к дальней двери, скрытой в неосвещенной части зала.
— Я к госпоже, Мегакл.
Вышибала, следивший одним глазом, кивнул и, казалось, потерял к нему интерес, переключившись на прочих посетителей.
— Не слишком разговорчив, — высказал свое наблюдение Койон.
— И всех-то мы здесь знаем, — мрачно пробурчал Дракил, глядя в окно, — всюду здесь у нас друг, брат, почти сестра...
Злые языки поговаривали, что неизвестный художник, сотворивший живописный шедевр, висевший на фасаде "Веселой наяды", срисовал лицо девицы с Толстой Трифены, хозяйки кабака. Эта сорокапятилетняя женщина слыла местной достопримечательностью. Говорили, что в молодости она была красавицей и умницей. Оба этих качества помогли ей в юности выскочить замуж за аристократа Филомена, известного пирата. Пока Филомен бороздил Эгейское море сам за себя, его состояние неуклонно росло, но едва ему по какой-то причуде приспичило послужить своей родине, как вся удача кончилась и Трифена очень скоро сделалась вдовой. От денег мужа ей досталось совсем немного: благодарное государство, вдруг вспомнив, что проливший за него свою кровь покойный был пиратом, конфисковало все, до чего смогло дотянуться. Однако Трифену это не сломило. Благодаря своему уму и предприимчивости, она умудрилась выкарабкаться с самого дна и сейчас жила, вполне припеваючи, владея непривлекательным внешне, но весьма доходным заведением, имевшим, ко всему прочему, репутацию наиболее надежного узла в отношениях закона и лиц, не обременявших себя его соблюдением. Надежного, разумеется, в пользу последних.
Эвдор без стука открыл дверь и вошел в маленькую комнатку с окном, выходившим во внутренний двор. Кроме ложа с соломенным матрацем, какие были в комнатах для гостей, здесь еще стояло несколько сундуков, разного размера, а так же стол и стулья. За столом сидела женщина. Трифена, определенно дама склонная к полноте, все же не была необъятной толстухой, какой могла представиться незнакомому человеку, услышавшему ее прозвище. Хозяйка занималась подсчетом выручки на абаке, раскладывая в разные кучки монеты, в основном медяшки. Не поднимая глаз на посетителя, она сказала:
— Радуйся, Эвдор. Что скажешь?
— Радуйся, красивая. У тебя, как всегда, глаза на затылке?
При слове "красивая" Трифена хмыкнула.
— У меня глаза везде. И уши. И нос, который сообщил мне, что в комнате запахло мужиком.
— А что, в этом заведении подобные запахи давно перевелись?
— Там, — кивок за спину, в сторону обеденного зала, — запахи бывают разные. А в эту комнату давно уже не хаживали немытые козлы. Далеко не у каждого хватит наглости.
— Я тоже рад тебя видеть, — усмехнулся пират, — уверяю, если ты мне поможешь, я и мои люди уберемся тотчас же.
— Ну что ты, разве я тебя гоню? Живи, пока есть деньги. Их ведь у тебя немного?
— Да.
Трифена повернулась к моряку.
— Я ничего не имею против тебя. Я понимаю, что ты вылез прямиком из Аидовой задницы и ищешь надежную берлогу. Для тебя "Наяда" всегда будет такой. Для тебя. Но не для всех, кого ты приводишь. Денег у них нет, но они уже выжрали три амфоры вина и пользуются девочками. В кредит. И ведут себя, как...
— Я все возмещу тебе, Трифена, — поторопился ответить Эвдор.
— Ты возместишь. Для этого пристукнешь тут кого-нибудь... Ступай-ка лучше в море. И будет у нас с тобой любовь, пару раз в год, и полное доверие друг к дружке.
Эвдор смущенно кашлянул.
— Чего покраснел, как юноша? Кстати, тебе идет такая физиономия. Клянусь Долием[21], любому сразу хочется похлопать тебя по плечу и сказать: "Ну что ты, парень, пошли-ка выпьем". И сразу же друзья, не разлей вода. А про любовь... Залазь-ка лучше на Левкою.
Моряк покраснел еще больше. Трифена подперла подбородок кулаком и пропела:
— Эвдор, Эвдор. Вот сколько лет знаю тебя, а все никак не раскушу. Знаю, что ты, не моргнув глазом, быку шею свернешь. И, что страшнее, человеку. Что ты ограбил кораблей, без счета. Что бабы тебя любят, и ты их не сторонишься. А в глаза тебе, как будто мимо рожи смотришь. Ее, небритую, совсем не замечая. Ну, чисто мальчик, невинный. Ладно. Вчера ты хотел передохнуть и осмотреться. По глазам вижу — осмотрелся. Да так, что отдыхать уже не хочешь.
