— Вашего происхождения? Я знаю, что ваш отец был звездой кино…
— Простите. Я, вообще, не должен был поднимать этот вопрос. Сегодня ночью я веду себя совершенно невозможно. Это было так любезно с вашей стороны прийти на строительство, а я нынче явно встал не с той ноги. Замучил вас своими проблемами. Вы ведь входите в дирекцию, а я выступаю как служащий федерального правительства. … Понимаете, когда обстоятельства рождения столь различаются… И даже если у кого-то на самом деле есть время заниматься нашими личными проблемами…
Она стояла, дрожа на ветру. Высокая и худая, не привычная к перепадам реальной погоды, она работала не покладая рук на темной и холодной стройке и сильно замерзла.
Ночной ветер резкими порывами забирался в рукава его рубашки. Непонятно почему, но она его притягивала. Она была слишком высокой, и слишком худой, и плохо одевалась, и у нее было странное лицо, и понурая осанка, она выглядела лет на восемь старше, чем была. У них не было ничего общего, и какие бы то ни было взаимоотношения между ними сразу оказались бы под прицельным огнем их окружения. Общаться с ней — все равно что приманивать экзотическое животное, что стоит по другую сторону проволочной ограды. Возможно, именно поэтому он ощущал непреодолимое желание дотронуться до нее.
— Доктор, я очень ценю, что вы составили мне компанию нынешней ночью, но думаю, что будет лучше, если вы поедете одна. Мы с вами встретимся на заседаниях дирекции. Мне еще многое надо изучить.
— Надеюсь, вы не рассчитываете, что я могу уехать просто так. Теперь я должна узнать, о чем речь. Пойдемте в машину.
Она открыла дверцу, и они втиснулись внутрь. Это был небольшой автомобиль, авто для Коллаборатория, в нем не был предусмотрен обогреватель.
— В действительности вряд ли вам хотелось бы все это узнать. Это скорее странная история. Плохая. Хуже, чем вы предполагаете.
Она поправила вязаную шапку и подышала на худые пальцы. Окна запотели от их дыхания.
— Они никогда не ставят обогреватели, потому что им трудно предположить, что вы можете уехать из здания. Сейчас станет теплее. Почему бы вам не рассказать мне. Тогда мне будет ясно, хотела ли я это узнать.
— Хорошо, — он задумался. — Ну, начать с того, что я приемный ребенок. Логан Вальпараисо не является моим биологическим отцом.
— Нет?
— Нет. Он взял меня, когда мне было почти три года. Видите ли, тогда Логан снимался в международном боевике, связанном с работой подпольных заведений, которые незаконно продавали приемных детей. Как раз в то время разразился громкий скандал. Выплыли наружу данные о влиянии пестицидов на гормоны. Были огромные проблемы с мужским бесплодием. Так что на рынке торговли приемными детьми начался бум. Клиники по лечению бесплодия тоже процветали. Спрос был огромным, и множество непрофессионалов и шарлатанов, наживающихся на людских болезнях, поспешило этим воспользоваться.
— Я могу припомнить те времена.
— Внезапно появилось множество нелегальных детских домов и эмбриопитомников. Люди были готовы прибегнуть к крайним мерам. Это был отличный материал для боевика. Так что мой отец снялся в роли стража порядка в триллере. Он играл энергичного чикано, боровшегося с подпольными абортариями, которого вербуют федералы и который становится секретным агентом, переключается на борьбу с эмбриопитомниками…
Каждый раз, когда ему приходилось рассказывать свою историю, он слышал, как его голос сбивается на ненавистную дрожь, на тонкий скулеж. И сейчас с ним происходило то же самое, и даже запотевшие стекла, отделявшие их от мира, не могли этому помешать. Он безудержно соскальзывал с обычного нормального тона на что-то совсем другое, на какое-то сбивчивое невнятное бормотание. Он очень хотел бы избежать этого унижения. И он следил за собой, он пытался справиться изо всех сил, но не мог ничем себе помочь.
— Я не собираюсь рассказывать весь сюжет фильма, просто я смотрел его столько раз, наверное раз четыреста, пока был ребенком… Там сплошная стрельба, погони… Ну так или иначе Логан был сторонником вживания в образ, и как раз к тому моменту у него и его будущей третьей жены сложились достаточно прочные отношения, такие, при которых Логан обычно женился, и все такое. Так что он решил, что для укрепления семьи и в качестве удачной рекламы для фильма ему следует взять приемного ребенка — реальную жертву эмбриопитомника.
Она слушала не проронив ни слова.
— Ну вот я и был этим ребенком. Моя исходная яйцеклетка была продана на черном рынке и доставлена в один из питомников в Колумбии. Это были мафиозные дела, они покупали или воровали человеческие яйцеклетки и предлагали их на черном рынке для последующей имплантации. Но тут вставал вопрос качества. С ощутимыми проблемами для женщин, которые покупали. Не говоря уже об общественном мнении или столкновениях с законом. Так что мошенники решили развивать продукт в наемных матках, а затем уже идти обычным путем послеродового усыновления или удочерения. … Однако их расчеты провалились. Процедура с этими, как бы взятыми напрокат, матками оказалась слишком долгой, кроме того, в нее было вовлечено слишком много местных женщин, которые могли их заложить или начать их трясти насчет задержки продукта сверх срока. Поэтому они решили, что лучше вырастят эмбрионы в пробирках. К тому моменту они уже потеряли большую часть вложенных в дело капиталов, но все же добыли достаточно клонированных материалов, чтобы соорудить искусственную матку и попробовать в ней всерьез вырастить человеческое существо. Так что, строго говоря, я никогда в действительности не рождался.
— Понимаю. — Она выпрямилась на сиденье, положила руки на руль и перевела дыхание. — Пожалуйста, продолжайте, это в самом деле чрезвычайно интересно.
— Ну, они попытались продать меня и другие растущие плоды, но накладные расходы были слишком высоки, они сильно ошиблись в предварительных оценках, а, кроме того, как раз тогда черный рынок по торговле детьми развалился, поскольку нашли дешевое средство защиты спермы. Как только тестикулярный синдром был определен, это нанесло смертельный удар по торговле детьми. Мне не было и года, когда кто-то выдал их Всемирной организации здравоохранения, туда из Европы прибыла бригада «голубых касок» и прикрыла лавочку. Нас конфисковали. Я оказался в Дании. Мои самые ранние воспоминания — маленький датский детский дом… Детский дом и медицинская клиника.
Он много раз заставлял себя рассказывать эту историю, хотя самому ему часто не хотелось рассказывать ее никому. У него был заготовлен специальный сценарий, но он никогда не мог исцелиться от чувства смертельного страха, от парализующего ужаса, какой бывает перед выходом на сцену у актеров.
— Большая часть плодов так и не выросла. Они приложили все усилия чтобы приспособить нас к выращиванию в сосуде. В Копенгагене мне провели полное генетическое сканирование и выяснилось, что они попросту вынули многие составляющие зиготы ДНК. Понимаете, кто-то из них вообразил, что если убрать несколько цепочек «мусорной» ДНК из человеческого генома, то плод будет более устойчив к выращиванию в сосуде и вообще обретет большую сопротивляемость… Эти парни были все либо недоучки из мединститута, либо низовой персонал обанкротившихся ведомств здравоохранения.
Кроме того, они большую часть времени поддерживали силы с помощью синтетического кокаина, это обычное дело среди южноамериканских чернорыночников…
Он прокашлялся и попытался закруглиться.
— Так или иначе вернемся к проблеме моего происхождения. В том рейде по Колумбии среди «голубых касок» был датский офицер, и он вышел на технического эксперта, который консультировал фильм моего отца. Тот офицер-датчанин и мой отец пили в одной компании и стали приятелями. Так что когда мой отец сказал, что хочет усыновить ребенка, тот парень из Дании подумал: «А что, коли так, почему бы и не из тех детей, которых я сам спасал?» Так что он послал несколько строчек в Данию, и в итоге я оказался в Голливуде.
— Вы действительно говорите мне правду?
— Да, это правда.
— Могу я отвезти вас в Лаб и взять образец ткани?
— Слушайте, ткань, она ткань и есть. К черту мои ткани. Правда, гораздо тяжелей. Правда заключается в том, что люди относятся с предубеждением к таким, как я. Откровенно говоря, я их даже понимаю. Я могу проводить избирательные кампании, а могу и не проводить, но дело в том, что я уверен, никто, не проголосует за меня. Я сам за себя не проголосую. Потому что не уверен, что могу полностью себе доверять. Я на самом деле другой. В моем ДНК огромные дыры, и, возможно, таких никогда не было у других человеческих существ. Он развел руками.
— Позвольте, я расскажу вам, насколько я отличен от других. Я не сплю. У меня всегда немного повышена температура. Я рос очень быстро — и не потому что провел детство во фривольной атмосфере Лос-Анджелеса. Мне сейчас двадцать восемь лет, но большинство дает мне где-то около тридцати пяти. Я стерилен, у меня никогда не будет собственных детей, у меня три раза был рак печени. К счастью, этот вид рака сейчас легко лечится, но я все еще сижу на ангиогенетических ингибиторах плюс на блокаторах факторов роста, а также принимаю трижды в месяц противоопухолевые таблетки. Другие восемь детей, взятых при той облаве, — пятеро из них умерли в раннем возрасте от различных видов раковых заболеваний, а оставшиеся трое… ну, они датчане. Это три одинаковые датчанки — позвольте мне так выразиться — с крайне сложной личной жизнью.
