Ныне существующие тинамы дают нам возможность представить такой путь развития бегающих птиц. Тинамы, которые могут рассматриваться как страусообразные птицы, живут в Южной Америке. По внешнему виду они напоминают тетеревов или перепелов, но отличаются от них тем, что это, в сущности, бегающие птицы. Они пользуются крыльями лишь в случае опасности.
Перелетать они могут лишь короткие расстояния, редко превышающие сто или двести метров. Затем они долго и проворно бегут по земле. Хвост у них уже отсутствует, но еще сохранилась грудина с килем, чего нет у других страусоподобных птиц. Вероятно, они являются реликтами, сохранившимися почти без изменений с третичного времени. Подобные им птицы, утратившие зубы и имеющие вполне развитые крылья и выпуклую грудину для прикрепления летательных мускулов, могли послужить исходной группой для появления птиц, которые летали сравнительно плохо и приспособились к обитанию на земле в местностях, где для этого существовали благоприятные условия.
Некоторые из них могли со временем утратить способность к полету и развиваться, постепенно приближаясь к страусообразному типу. В других местах они не в состоянии были выдержать соревнования с летающими видами и вымерли.
Итак, я остановился в эоцене, и эта эпоха, отстоящая от нас на полсотни миллионов лет, встретила меня неожиданностью.
Я «прибыл» в эоцен в середине дня и осторожно спустился на плотный песок. Справа и впереди горбились дюны, облитые теплыми солнечными лучами. Они отбрасывали удивительные сиреневые тени. Солнце стояло высоко, и от песка, как от нагретых печей, поднималось тепло. На волнистых склонах дюн, овеянных и причесанных ветрами, четко выделялись многочисленные следы.
Как неумелые стежки ребенка, впервые севшего за швейную машину, они перекрещивались и расходились, обегая песчаные склоны с застывшими гребешками ряби. Все вокруг было так буднично, так знакомо, даже шелестевшие под ветром косицы травы в редких зеленых кустиках, что я невольно оглянулся на указатель времени. Указатель уверенно свидетельствовал, что я нахожусь в эоцене.
В полукилометре от меня начинался лес, состоявший из красных деревьев, а еще левее, там, где он был реже, высились крутые обрывы старых, с мягкими очертаниями меловых скал. Кое-где в скалах виднелись большие округлые пустоты, зиявшие в ярком свете дня почти черными провалами. Они напоминали пустые глазницы огромных мертвых чудовищ, и я как завороженный уставился на них. Вдруг издалека донеслись необыкновенные звуки, похожие на причмокивания, и смолкли. Я завертел головой, всматриваясь в дюны. Наступила звенящая тишина. Заслонившись рукой от слепящего солнца, я выждал несколько минут. Я думал, что вот-вот увижу что-нибудь необычное, но не увидел ничего. От сильного блеска рябило в глазах, дюны выглядели безжизненными и безмятежными, какая-то птица, похожая на нашего жаворонка, уныло посвистывала, глубоко ныряя в бесцветное небо. Тревога показалась мне напрасной. Успокоенный, я сделал несколько шагов от машины. И хотя неопределенное беспокойство вскоре снова овладело мной, я продолжал медленно идти к меловым скалам. Уже сотни метров отделяли меня от машины, когда у себя за спиной я услышал явственные взмахи крыльев, как если бы где-то поблизости петух взлетел на забор.
Я обернулся и только тогда заметил какое-то лохматое двуногое существо, торопившееся ко мне сбоку по гребню дюны метрах в ста пятидесяти. Оно приближалось со стороны солнца, и мне был виден только темный неряшливый силуэт. Однако и этого было достаточно, я сразу понял, что за существо в птичьем облике преследовало меня.
Скалы находились ко мне ближе, чем машина, и я бросился бежать к ним. «Только бы добежать до пещер!» — думал я.
Я мчался к скалам с быстротой, какой никак не ожидал от себя, размахивал руками, словно сама смерть гналась за мной по пятам. И, конечно, так оно и было… «Что она сделает с машиной?» — мелькнула вдруг мучительная мысль и пропала. Даже этому тигру на птичьих ногах железный и кварцевый скелет машины должен был показаться несъедобным. Шум крыльев позади меня стал громче, и я понял, что пернатое чудовище догоняет меня.
Я бежал так, что песок горстями летел из-под каблуков, но у меня уже темнело в глазах, сердце словно разбухло и бешено колотилось где-то в горле. Радужные круги застилали все вокруг, ноги отказывались слушаться, а в груди как будто кто-то царапал железными когтями.
Внезапно прямо перед собой я увидел серые каменные стены в грязных потеках и выставил руки, чтобы не удариться головой. Я повернул, стукнулся плечом о выступ камня и почувствовал, что падаю в какую-то прохладную темноту…
Я очнулся в полумраке на холодной земле. Первое, что я услышал, было какое-то тарахтение, которому вторило слабое эхо в пещере. Левое плечо и скула ныли от ушиба, я с усилием поднялся и вгляделся в узкую полосу света, проникавшую снаружи. Мне стало ясно, что помешало моему преследователю втиснуться за мной в пещеру: за первым широким входом находилась узкая горловина, сквозь которую я пролетел боком. Эта горловина и не пустила ко мне пернатого хищника — незначительная случайность помогла мне в эту тяжелую минуту.
Опустившись на землю я увидел, что нахожусь в глубокой сухой расселине, за истекшие тысячелетия промытой ливнями в меловых породах. Удовлетворенный, еще нетвердо ступая, я направился к горловине, чтобы поближе взглянуть на врага, подстерегавшего меня под горячими лучами солнца у выхода из пещеры.
Я высунул голову и увидел гигантскую птицу — диатриму. Она была двух с половиной метров высотой, покрыта тяжелым волосовидным оперением цвета воронова крыла с медным отливом и внешне похожа на казуара. У нее были массивные ноги с четырьмя пальцами, короткая толстая шея и несуразно огромная голова с узким, как топор, хищным клювом. Но крылья ее были так малы, что терялись в оперении. Разумеется, они не могли удержать такое чудовище в воздухе. Диатрима была бегающей птицей, подобно страусу или казуару.
Так состоялось знакомство человека середины двадцатого века нашей эры и огромного нелетающего орла, вымершего за сорок миллионов лет до появления первого человека.
Я сидел в полутьме и раздумывал, что делать дальше. Иногда, заслышав шорох и повернувшись к светлевшей щели, я видел, как мой бдительный страж просовывал сплюснутую с боков голову в мое убежище и старался протиснуться внутрь. Тогда я имел удовольствие видеть в двух метрах от себя серповидный клюв и как бы прилизанную голову с малиновыми ободками вокруг больших желтых глаз. Сделав несколько безуспешных попыток дотянуться до меня, злобная голенастая птица снова принималась топтаться снаружи, прохаживаясь аршинными шагами то совсем рядом, то на некотором расстоянии от пещеры, щелкая время от времени полуметровым клювом и сердито причмокивая. Несмотря на относительную прохладу, меня начинала мучить жажда.
«Должно быть, она надеется взять меня измором», — подумал я, в десятый раз выглядывая наружу. Только позднее я сообразил, что сам во всем виноват. Метрах в пяти от моей машины была кладка яиц диатримы. Это были большие яйца, едва присыпанные песком. Трудно было сказать, высиживала ли она их или предоставляла роль наседки солнечным лучам. Во всяком случае, сейчас вид у нее был злой и голодный. Утренняя охота, вероятно, ей не удалась, а здесь совсем рядом засела добыча, и голодная диатрима не могла вернуться к яйцам, чтобы ее не упустить.
День близился к исходу.
Мне оставалось только ждать. «Вечером, когда солнце зайдет и наступит прохлада, диатрима должна будет непременно вернуться к кладке, чтобы согревать яйца теплом своего тела», — размышлял я.
Или я оказался прав, или ей надоело подстерегать меня, но диатрима сняла осаду. Скрип ее шагов на песке неожиданно стал затихать, и, бросившись к выходу, я увидел, что она, вскидывая голову, словно верблюд, зашагала через пески к машине.
Как только диатрима скрылась за дюнами, я поспешно выбрался из пещеры и побежал к лесу. Оттуда можно было незаметно наблюдать за ее поведением. Я взобрался на дерево. Одного взгляда в сторону машины было достаточно, чтобы понять: дело плохо. Диатрима уселась на песок в нескольких шагах от машины. Именно тогда я понял, что рядом находится кладка. Переходя от дерева к дереву, с холма на холм, укрываясь в пахучих темных ветвях молодых мамонтовых деревьев, я приглядывался к грозной птице. Да, это был опасный противник.
Быстро наступали сумерки, и я решил провести ночь не на дереве, а в пещере. Забаррикадировав вход принесенными из леса сучьями, я устроился на подстилке из мягкой душистой хвои и заснул. Рано утром я вышел и, спрятавшись за дюнами, наблюдал, как вереница каких-то странных животных переправлялась вплавь через широкий поток. Это были крупные приземистые существа с темными полосами вдоль длинного массивного туловища, с тонким длинным хвостом. Они отличались гибкостью и какой-то особенной пластичностью в движениях и плыли легко и свободно, без напряжения противостоя довольно быстрому течению. Они выбрались на берег в нескольких десятках метров от меня и, отряхнувшись как собаки, затерялись в бесконечных вереницах дюн.
