в Германии мобилизационный потенциал заставлял немецких генералов изворачиваться и находить резервы в неочевидных местах.
Однако идея с использованием поляков явно оказалась неудачной…
— Войтек, — еще спустя полчаса, когда ожидаемая атака так и не случилась, а Солнце уже уверенно перевалило на западную сторону небосклона, позвал Ян своего помощника, — смотайся в тыл узнай, будет ли сегодня горячая жратва или нам опять придется сухой корм точить?
— Понял, пан десятник, сделаю, — кивнул сообразительный парнишка и порысил дальше по улице. С каждым днем вероятность получения нормального — на сколько это вообще возможно — обеда падала буквальна на глазах.
Если в первые дни восстания на волне общего подъема бойцов кормили сами мирные жители, делясь с ними самым последним, то уже на пятый-шестой день все поменялось. Советы не торопились на помощь, а среди варшавян начали распространятся плохие слухи. Мол их всех бросили на убой и помощи ни с запада, ни с востока ожидать не стоит.
Если бы они знали истинную подоплеку, но вероятно попытались бы сделать ноги из обреченного города еще в самый первый день боев, но тогда все выглядело достаточно радужно.
Нежелание СССР идти на переговоры о послевоенном разделе «пирога» сильно беспокоило Вашингтон и Лондон. Еще больше беспокоилось французское правительство в Дакаре, — танки с красными звездами на Монмартре снились де Голлю в кошмарах каждую вторую ночь, — но их мнение вообще никого не интересовало. Отсюда ноги авантюрного плана и выросли, причем, не смотря на разлад между американцами и англичанами, именно в этом аспекте они проявили недюжинную солидарность. Янки совершенно не нравилось то, что их атомные бомбардировки Германии, а потом Японии в советской прессе — а с ее подачи и в некоторых других «нейтральных» странах — начали называть не иначе как варварскими. Особенно неприятным сюрпризом стал поворот в этом направлении общественного мнения в Южной Америке, страны которой традиционны выполняли роль заднескамеечников, поддерживающих Вашингтон на различных международных конференциях.
— Ничего поприличнее не было? — Спустя час после того как в тыл отправили молодого бойца, оттуда прибыл носильщик с кастрюлей каши. Каша оказалась недосоленной, переваренной и наличие в ней мяса сугубо в гомеопатических количествах, исправить эти недостатки было не способно.
— Жри не болтай, — окрысился работник кухни, которого нелестные отзывы об их стряпне уже порядком достали. — Скоро и этого не будет.
— Все так плохо? — Оторвался от своей плошки Ян.
— Плохо, — кивнул кашевар, с подозрением поглядывая наверх. Небо опять затянуло свинцовыми осенними тучами, намекающими на возможный дождь. Дождь быстро стал для восставших противником не хуже немецких пуль. В отсутствии нормальных укрытий и топлива для костров люди начали массово болеть, а недостаток питания и медикаментов не позволял нормально вылечиться. О том, что будет, если вся эта канитель не закончится с приходом холодов, было страшно даже думать. — Скоро друг друга жрать начнем.
Идея восстания заключалась в том, чтобы поставить правительство Советского Союза на «растяжку»: либо признавать Лондонское правительство, либо начинать с ним активно воевать. И если первое виделось маловероятным, тем более, что у Москвы уже имелось в кармане свое правительство, прорезавшееся буквально на следующий день после взятия Люблина, то вариант с открытым противостоянием и штурмом восставшей Варшавы советскими войсками выглядел на бумаге достаточно перспективным. Понятное дело, что столицу поляки удержать не смогут, но в идеологической плоскости это вполне можно было обернуть против самого СССР.
Для этого АКовцев заранее накачали английским оружием и настроили на начало восстания в момент, когда вермахт уже начнет убегать, а красная армия еще не успеет прийти. Самих поляков, о том, что им отведена роль жертвенного агнца, нужного дабы развернуть общественное мнение против Москвы, естественно не предупреждали. Их убедили, — впрочем сделать это, учитывая уровень компетентности лидеров этой нации, было достаточно просто — в том, что Москва на открытый конфликт с союзниками не пойдет, и Сталину придется так или иначе договариваться.
Вот только именно с моментом начала восстания вышла очевидная промашка. Советские танки были еще достаточно далеко от города, и вопрос о том, что же именно подвигло Комаровского дать приказ о всеобщем выступлении так не вовремя, еще долго впоследствии занимал историков.
Версий тут было несколько. Сами поляки говорили о том, что триггером стала попытка немцев разоружить очевидно ненадежную польскую бригаду. Мол без ее участия шансов в любом случае потом не было бы, так что всякий смысл тянуть дальше время на этом просто терялся. Тут, однако была проблема в том, что кроме отдельных весьма нечетких упоминаний о возможном разоружении бригады, данных о подобных намерениях немецкого командования особо не было.
Зато была полуконсипрологическая теория о внедренном в штаб АК провокаторе, который в нужный момент либо сам подал сигнал о начале восстания, либо передал Комаровскому неверные сведения, сподвигшие генерала на такой опрометчивый шаг. Тут доказательств, понятное дело, тоже не находилось.
Была еще версия о банальной ошибке и версия о какой-то подковерной грызне уже внутри АК. Мол кто-то хотел «слить» засевших в Варшаве и считавших себя слишком самостоятельными от лондонского правительства генералов.
В одном сходились историки — акция изначально пошла не так, как задумывалась, ведь в момент выступления восставших советские танки были еще только в 60–70 километрах от столицы, что даже в самом оптимистичном раскладе означало 3–4 дня пути. Ну а все восстание изначально должно было стать молниеносной акцией, длящейся день-два. Какими бы оптимистами поляки не были — а они, выставляя к Москве требование отдать отторгнутые в 1939 году территории и плюс претендуя на Силезию и Восточную Пруссию с Кенгсбергом, были очень большим оптимистами — сражаться одной только легкой необученной пехотой против немецких регулярных частей АКовцы точно не собирались.
Пикантности тут добавлял факт того что сам Тадеуш «Бур» Коморовский и еще несколько человек из его штаба неожиданно пропали в середине октября. Причем ни трупов их никто не видел, ни среди пленных они в итоге не всплыли, и вот это обстоятельство навевает интересные мысли насчет возможной двойной подоплеки данных событий.
— Прячься! — То, что немцы начали обстреливать именно их квартал, Ян понял не сразу. Первый снаряд упал где-то в глубине, вызвав, судя по звуку, обрушение какой-то постройки, но такое бывало и раньше. Иногда немецкие «чемоданы» падали хаотично, на кого Бог пошлет, но вот прилет второго, третьего и четвертого снаряда мгновенно расставил все точки над «і». — Да не высовывайся тебе говорю.
Ян ухватил за шкирку молодого Войтека, который с дуру решил было выглянуть из отрытой на бывшей клумбе щели, и навалился сверху,
