Старец сидел неестественно прямо, держа на коленях свою деревянную лиру. Он бережно оглаживал и ощупывал инструмент и, казалось, весь был поглощён этим занятием, но сухое неподвижное лицо его было при этом обращено в сторону грота. Как будто он точно знал, что здесь, закрытый кустами терновника, есть грот, и что кто-то в нём прячется.
Гребцы разбрелись по берегу бухты, собирая выброшенный морем подсохший плавник — для костра. Двое свежевали только что принесённую с корабля овцу, и другая овца, с уже перерезанным горлом, лежала рядом. Один с усилием переваливал через борт объёмистый медный котел для варева. (Зачем? Ведь почти такой же — серебряный — нагло сверкал на вершине груды!) И ещё несколько человек возились на корме, возле Медного Перста — заклинивали дубовые рамы, готовясь окончательно остановить его замедлившееся вращение.
Назревала долгая, основательная трапеза, все были заняты приготовлениями к ней, и, если бы не старец, Окиал давно выбрался бы из грота и побежал за учителем. А вдруг и в самом деле нужно помочь?.. Но старец сидел всё так же прямо, неподвижно уставясь на куст, за которым прятался Окиал.
Навболит бы прыгнул — и все дела…
Окиал отпустил ветку и оглянулся. Разбудить? Уж теперь-то он не станет прыгать прямо в хижину, а прыгнет на тропу, которая начинается в двадцати шагах от грота. Окиалу же эти двадцать шагов — шагать. По открытому месту.
А почему бы и нет! Что они ему сделают и зачем? Ну, вышел человек из кустов. Из кустиков. Ну, пошёл себе вверх по тропе. Не оглядываясь. Пошёл и пошёл — мало ли кто тут может ходить? А потом вернулся. Не один… М-да.
Окиал опять отогнул ветку и выглянул.
Сидит. Сидит и смотрит. Даже инструмент свой убрал с колен и положил на песок. Даже солнце, брызнувшее наконец по-над зубчаткой скал, ему не помеха. А ведь бьёт прямо в глаза — как он терпит?
Ага, не стерпел… но повёл себя странно. Не заслонился от солнца рукой и даже не пригнул голову, а, держа её всё так же неподвижно и прямо, медленно поднял руки и прижал обе ладони к глазам. И тут же отдёрнул. И заоглядывался, словно только сейчас увидел эту бухту: две длинные ветви крутого скалистого берега, входящие в море; до половины вспрянувшее на жёлтый песок узкое чёрное тело корабля с блестящим Медным Перстом на корме; и кусты терновника, за которыми прятался Окиал; и высокий лесистый склон, где начиналась тропа к Евмеевой хижине; и спящего, который всё ещё спал возле груды утвари в тени широкосенистой маслины… А может, он тоже спал, этот седой неопрятный старец? Спал всё это время и вот наконец проснулся?
Словно в подтверждение, за спиной, в гроте, прозвучал короткий приглушенный смешок. Тоненький, почти детский. Ну, этот-то точно спит. Спит, видит во сне что-то очень приятное и проснётся не скоро. Окиал даже не стал оглядываться, чтобы не упускать из виду старца. Всё в порядке, дружок. Спи. Сейчас он ещё раз отвернётся… Есть!
Окиал бесшумно выскользнул из кустов и быстро, почти бегом, зашагал влево, к началу тропы. Не оглядываясь. Только краем глаза следя.
Старец таки заметил его — уже возле самых деревьев, когда Окиал успел перейти на равнодушно-размеренный шаг. Ничего, пускай. Тропа лишь на пятнадцать шагов просматривается с пляжа, а там — поворот, и можно бежать.
Три, четыре, пять… Ещё десяток медленных шагов.
А вот и учитель идет навстречу: застиранный хитон мелькнул между деревьями. Успею перехватить его за поворотом?
Восемь, девять.
Что это он мантию не надел? Ему же, наверное, холодно!
Одиннадцать.
И не идёт, а стоит. Ждёт.
Тринадцать…
Никогда учитель не стоял в такой позе: переплетя ноги и грациозно упёршись локтем в ствол дерева.
Четырнадцать…
Навболит так иногда стоял. Передразнивая Примнея.
Пятнадцать!
Окиал миновал поворот и быстрыми шагами приблизился к нему. Тому, кто стоял в двух шагах от тропы, неуверенно поглядывая на Окиала из-под полуопущенных век. Не то ждал, не то уступал дорогу. Решай, мол, сам: остановиться или пройти мимо.
Окиал остановился.
— Спасибо, дружище! — Примней поднял на него глаза, расплёл ноги и, мягко оттолкнувшись от дерева, шагнул на тропу. — Ну, вот и свиделись… Не рад?
— Рад, — сдержанно произнёс Окиал. — Но я спешу, извини.
— Да, я знаю: вы дождались корабля. Феакийского корабля.
— Ты тоже видел его?
— Я следил за ним от самой Схерии. Вам нельзя всходить на него, Окиал.
— Он идёт на юг? Жаль.
— Нет, он идёт на север. Это лучший из Алкиноевых кораблей, он доставил сюда Одиссея, царя Итаки, и теперь идёт обратно. Но вам нельзя всходить на него! — Луч солнца, просверлив крону, упал на тропу, и Примней поспешно шагнул назад, в тень. — Ты понял? — спросил он, почему-то шёпотом.
— Ничего я не понял, — сердито сказал Окиал. — Корабль идет в Схерию, так? Но ведь и нам нужно в Схерию!
— Этот корабль обречён, — быстро процедил Примней и оглянулся. — Обречён, понимаешь? И сам корабль, и все пятьдесят два гребца.
— Ты забыл, как называется наша школа, Примней. Мы — соперники Рока, ученики Тоона! И сам Тоон с нами.
— Ты дурак, Окиал, и всегда был дураком! Это тебе не Андикифера. Здесь они всемогущи.
— Вы всемогущи, — поправил Окиал.
— Ну, хорошо, мы! Мы всемогущи. Мы обрекли этот корабль. И сам Высокопрестольный дал Посейдону своё согласие.
— А люди об этом знают?
— Об этом знает вся Схерия, идиот!
— О том, что именно этот корабль?.. — уточнил Окиал, пропуская «идиота» мимо ушей.
— Да! То есть, нет… Они знают вообще. Они знают, что Посейдон на них гневается, и что он вот-вот…
— Ах, «вот-вот»! Ну, он уже больше сорока лет «вот-вот».
— Ты зря иронизируешь, Окиал. Операция продумана до мелочей. Я, правда, не знаю всех деталей, но, уверяю тебя — на этот раз они учли всё! Может быть, они учли даже наш с тобой разговор. Может быть — хотя я очень надеюсь, что это не так.
— Ты ещё умеешь надеяться?
— Да. Спасибо, друг… — Примней судорожно вздохнул и опять оглянулся. — Да, Окиал, я ещё не вполне бог. Я стажируюсь в отделе мойр. — (Окиал усмехнулся). — В отделе мойр, — повторил Примней, — в канцелярии богини Атропос, и я видел свиток. Да, это смешно: ученик Тоона, «соперник Рока» — стажер у богини судьбы!.. Атропос не доверяет мне. Она вообще никому не доверяет, кроме Эгидоносителя, а мне в особенности, и поэтому я видел свиток случайно и мельком. Но видел. Этот корабль обречён, Окиал. «Со всем экипажем и пассажирами на борту» — так сказано в свитке. Не всходите на него!
— Ладно, — сказал Окиал. — Я подумаю.
