Я вспомнил о двуглавом ангеле, о волшебнице из Аэндора, про которую народ говорил со страхом, и о царе Сауле, приказавшем волшебнице вызвать к нему дух пророка Самуила, но из ужаса, пронизавшего меня насквозь, родилась неутолимая жажда жизни и плотское желание, плоть моя распалилась страс-тью, и вошел я к наложнице моей Лилит.
Узнав о моем желании поехать в Аэндор для выяснения обстоятельств кончины царя Саула, члены царской комиссии по составлению Единственно истинной и авторитетной, исторически достоверной и официально одобренной Книги об удивительной судьбе и т. д. закачали головами, выражая удивление. Священник Садок проворчал, что ничего хорошего из этого не выйдет; мудрый человек не станет будить спящих собак, заметил пророк Нафан; дееписатель Иосафат сказал, что средства казны ограниченны и она не может тратить денег на ведьмовство и заклинание духов, а потому дорожные расходы будут удержаны из моего жалованья; зато Ванея предложил мне для сопровождения небольшой конный отряд. Я поблагодарил за предложение, но намекнул, что люди при виде солдат испугаются, а испуганный человек вряд ли способен восполнить своими рассказами пробелы наших знаний.
Ванея задумчиво прикусил губу, потом сказал:
– Помни, Ефан, в этой стране око закона следит за тобою всюду, где бы ты ни был.
И вот, едва рассвело, Сим и Селеф, мои сыновья, заседлали мне серого ослика, нанятого для поездки; помолившись и поцеловав Есфирь, Олдану и Лилит, я тронулся через северные ворота в путь по направлению к Силому, что находится в земле колена Ефремова.
Ничто так не успокаивает душу, как неспешный шаг ослика по дорогам Израиля. Остались позади шум и суета Иерусалима.
Мимо величаво проплывают холмы, покрывшиеся в эту пору лилиями и фиалками; ягнята выглядывают из-под сосков своих маток; грациозно ступают деревенские женщины, неся на голове корзину или кувшин. Купцы везут свои товары, браня и торопя погонщиков, к ближайшему святилищу бредут паломники со своими убогими приношениями; время от времени протопает военный отряд под яростную ругань сотника на пегом коне. На обочине примостились нищие; они тянут руку за милостыней, жалуясь на свои злосчастия; сказители заманивают слушателей; крестьяне предлагают усталым путникам жареные зерна и кислое козье молоко. А постоялые дворы, набитые потными людьми, провонявшими чесноком и сыром! Свободную комнату? Постель? Может, по-твоему, это дворец мудрейшего из царей Соломона, где у каждого бездельника, чертова сына, есть отдельная комната с коврами, подушками и всяческой языческой роскошью? Заходи погляди сам, люди на полу лежат, понапихались тут, как рыбины в корзинку, плюнуть некуда. Ночь, говоришь, настает? Дороги небезопасны? Дорога, чудак, небезопасна с тех пор, как праотец наш Авраам ушел по ней из Ура халдейского, а ночь следует за днем с тех пор, как Господь отделил свет от тьмы, все это никому не ново, сам знаешь, ты ведь, судя по тебе, достаточно пожил на белом свете. Что, что? О, да осыплет Господь Своими милостями и тебя, и жен твоих, и чад твоих, рожденных или нерожденных! Да продлятся дни твои! Чего ж ты сразу не достал кошелек из-за пояса? Я-то принял тебя за голодранца, который день-деньской гнет хребтину, чтоб заработать себе на кусок хлеба, только и корка у него не всегда бывает. Сейчас растолкаю этот сброд, освобожу местечко, вот тут – уютный уголок. На пятна по стенке не обращай внимания, всех клопов уже передавили. Зато вечерком сюда заглянут танцовщицы-моавитяночки, груди во!
– двумя руками не обхватишь, а задницы круглые да крепкие, и все это поигрывает; бывает, силач так могутен, что кулаком быка свалит, а увидит эдакие прелести и сам в обморок падает от чувств. После танцев выбирай себе любую по вкусу, пригласишь ее выпить, так она даст тебе убедиться, что все в ее прелестях без обмана, без подделки, как Господом создано. А серого ставь за дом, в хлев. Сено входит в плату за ночлег только уж денежки вперед пожалуй, господин хороший.
Слава Богу, на пятый день путешествия я прибыл в Аэндор, а по пути помолился на могиле Иосифа в земле Манассийской, побывал в Ен-Ганниме земли Иссахаровой, пересек долину Изреель, при этом двигался все время навстречу солнцу, оставляя Гелвуйские горы по правую руку; последнюю ночь я провел в Сунаме, откуда родом красавица Ависага, которая ходила за Давидом, когда он состарился и никак не мог согреться.
Денек выдался ясный, на небе ни облачка, над полями носятся стрижи, в кустах воркуют голуби. Женщины Аэндора собрались у колодца посудачить; на ведре, которое опускают в колодец, ослепительно вспыхивают капельки воды.
Ядреная толстушка с ямочками на щеках окликает меня:
– Эй, чего уставился? Может, ты купец и торгуешь благовониями? А может, хочешь всучить нам блошиный сок, чтобы красить в пурпур холстину? Или просто под подолы заглядываешь, когда мы воду черпаем?
– Ни то, ни другое, ни третье, – отвечаю. – Пред тобой, голубушка, всего лишь бедный странник, ищущий по свету мудрости.
– Все вы так врете, – встряла другая женщина, – а сами-то под юбкой искать норовите.
– Ну, уж у тебя-то там вряд ли есть что особенное, – усмехнулся я. – Волшебницу я ищу, прорицательницу. Вероятно, она очень стара, если вообще еще жива.
Тут толстушка с ямочками говорит:
– А я та самая волшебница и есть. Дар прорицания я унаследовала от матери и от матери ее матери.
– Правду сказать, красавица, – удивляюсь я, – не видать у тебя ни морщин, ни гнилых зубов, ни седых косм, ни бородавок на носу, как это полагается ведьмам.
– Духам, которых я вызываю, это не помеха. Неужто тебе помешало? – она дерзко вскидывает голову, берет ведро, переливает воду в свой кувшин и удаляется прочь.
Здесь остальные женщины захихикали, принялись показывать на меня пальцами, поэтому мне стало довольно-таки неловко и я поневоле задался вопросом, правильно ли я понял двуглавого ангела и не напрасно ли затеял эту дальнюю поездку в Аэндор.
Я продолжал сидеть на ослике, не зная, куда его поворотить; тут ко мне подошел старик с клюкой. Назвавшись старейшиной Аэндора, Шупимом, сыном Хупима, он поинтересовался, кто я и зачем пожаловал. Я представился, рассказал про ангела, который явился мне во сне и велел: ступай в Аэндор, разыщи там волшебницу и расспроси ее. О чем расспросить, я умолчал, как, впрочем, умолчал и о том, что ангел был двуглавым. Шупим, сын Хупима, прищелкнул языком. С тех пор как царь Саул выгнал из страны всех волшебников и гадателей, сказал он, нету тут таковых. Этот указ царя Саула, заметил я, а также указы царя Давида мне известны, однако путь от царского дворца до бедняцкой хижины долог, начальственные же распоряжения походят на пригоршни воды, которую плещут на горячий песок пустыни; к тому же разве царь Саул собственной персоной не побывал в Аэндоре, чтобы испросить волшебницу, ибо до этого он вопрошал Господа, но Господь не отвечал ему ни чрез сновидения, ни чрез урим и тумим, ни чрез пророков.
Подумав минутку, Шупим, сын Хупима, лукаво прищурился и проговорил:
– Судя по твоим речам, ты, Ефан, сын Гошайи, человек очень мудрый. Видишь, хижины наши покосились, поля не возделаны, скот отощал. Сам знаешь, мудрейший из царей Соломон берет сильных молодых мужчин всех подряд – кого в войско, кого на строительные работы, однако сборщики налогов требуют с нас царскую десятину. Потому мы, старейшины Аэндора, держали совет, на котором решили: Господь Бог помогает тому, кто сам умеет себе помочь. Не придумать ли нам что-нибудь такое, чтобы чужаки, коих много бывает в наших краях, оставляли тут свои денежки? Ничто другое не тянет к себе столько народу, как прорицательница. Положим ей рабочее время с восхода луны до первых петухов, а в уплату пусть берет по два шекеля за каждый вопрос, и никаких скидок.
Так я стал гостем Шупима, который пригласил меня домой, преломил со мною хлеб, попотчевал кислым вином, а когда настала ночь, взял свою клюку и захромал со мною к глинобитной лачуге, где аэндорская ведьма занималась своим ремеслом. В лачуге же я увидел мою толстушку с ямочками, которая приветливо улыбнулась, открыв белейшие зубки, и сказала:
– Пришел-таки! Ну, садись на подушки, сейчас займусь тобой.
Шупим молча примостился в уголке, положив клюку рядом. Ведьма подбросила в огонь овечьего помета, от дыма защипало в глазах. Она принялась мешать в котле какое-то варево, добавляя туда то разные травы, то порошки; вскоре варево закипело, с тихим треском начали лопаться пузыри, а ведьма продолжала бормотать что-то, похоже, полную бессмыслицу; время от времени она взывала к духам. Пусть Бог то и то со мною сделает, подумал я, но эдакой чепухой можно произвести впечатление только на темную деревенщину, царь же Саул был слишком умен, чтобы позволить себя одурачить. Толстушка все помешивала свое варево, одаряя меня порою широкой улыбкой; правду сказать, для ведьмы она была очень даже недурна собою. Вскоре огонь почти погас, остались только язычки пламени, которые отбрасывали на стены огромные тени. Наконец ведьма опустила в котел черпак, переложила немного варева в миску, протянула ее мне и приказала:
