Сампер анте! Всегда впереди!
Блаженный отец Доминик несет факел веры.
Ганелон сам видел, как блаженный отец Доминик дал пощечину одному нечестивому отступнику от веры. Разве не является доказательством особой святости отца Доминика то, что после его пощечины нечестивый отступник сразу умер?
Ганелон сам видел, как блаженный отец Доминик возложил свою руку на голову слепца и слепец мгновенно прозрел.
Еще Ганелон слышал, что когда отец Доминик проходит мимо какого-либо собора или проезжает мимо на муле, то все каменные святые в нишах наклоняют головы в знак глубокого уважения перед подвижником. И одновременно колеблется в небесах чудесный высокий свет – свет душ, спасенных блаженным отцом Домиником.
Ганелон вздохнул. Почему он вспомнил всё это здесь, в пустом Риме, разыскивая некоего старика Сифа по прозвищу Триболо?
Сердце Ганелона билось шумно, прерывисто.
Он боялся, что его могут услышать, и не ошибся. Где-то на задних огородах тявкнула, завыла собака. И сразу потянуло сладким, необычно сладким, даже приторно сладким дымом. Сумеречный свет делал пустые переулки еще более печальными и пустыми, но даже смрад многочисленных нечистот, которыми была в разных местах загажена и залита вымощенная крупным камнем мостовая, не заглушал сладкого приторного запаха дыма. Этим дымом несло из-за высокой, местами обрушившейся каменной стены, сразу за которой темнела неясная громада темного дома с настоящим чердачным окном, нелепо распахнутым в сумерки.
Ганелон осторожно толкнул массивную калитку.
Калитка не поддалась. Тогда Ганелон перелез через стену.
Он служит Делу. Дело оправдывает его поступки. Сальвави анимам меам. Душу свою он спас. А он, Ганелон, спасет еще и душу Амансульты. Он вырвет несчастную из нечистых рук дьявола. Он будет просить Господа простить Амансульту. Он будет просить Господа спасти несчастную Амансульту, просветить ее, наставить на путь правильный. Он никогда не осквернит в гневе святое распятие, как это иногда делают неразумные, но рано или поздно он сам двумя короткими движениями милосердника наложит святой крест на дьявольскую отметку, таящуюся под левой грудью его бывшей госпожи.
Перивлепт. Восхитительная.
Ганелон остановился под старой яблоней.
Палая листва, нежное очарование прели и гнили, серебристая легкая паутинка на кустах, покой запущенности. Все равно волчий угол. Даже не волчий, а паучий, мерзкий угол мерзких пауков. И вид у дома был нежилой – слепые окна забраны ставнями, тяжелая дверь заперта изнутри.
Но над каминной трубой вился дымок.
Ганелон никак не мог определить, чем, собственно, пахнет этот дымок.
Может, в странном доме жгут какие-нибудь волшебные травы или ведут черное колдовство, которое и отравляет своим запахом все окружающее?
По лесенке, приставленной к стене, Ганелон осторожно поднялся на пыльный чердак и там увидел лестницу, ведущую вниз, даже в подвал…»
«…в записке было сказано: «Лучше бы ты служил мне». И все. И ни одного слова сверх сказанного. Ганелон хмуро глянул в глаза оборванному нищему, сунувшему ему записку на паперти. Нищий в страхе отшатнулся.
– Зачем ты это принес?
– Госпожа дала мне один денье.
– Это совсем немного для ведьмы.
– Для ведьмы? – испугался нищий. – Почему для ведьмы?
И вдруг бросился бежать, крестясь на бегу, трясясь, подбирая рукой полы своего отрепья и испуганно оборачиваясь.
Да потому, что она ведьма, ведьма, истинно ведьма, шептал про себя Ганелон, осторожно спускаясь по лестнице. Амансульта ведьма. Она разбирает старинные книги, понимает чужие письмена, пользуется нечеловеческим золотом. Не случайно, наверное, на гербе ее проклятого рода нет и никогда не было никакого девиза.
Зато на ее гербе – ключ.
Может, от рая. А может, от ада.
Ганелон этого не знал. Зато он твердо знал, что ум Амансульты пронзителен. Амансульта давно разгадала некие загадочные намеки в старых бумагах. Она догадалась поднять воду в верхних прудах, пустив этим тяжелую воду на колеса тайного подземного механизма. Растворились врата ада, и открылась пещера, одарившая Амансульту старинными книгами и нечистым золотом. Ведьма, ведьма! Брат Одо много лет тщетно искал тайну клада Торквата, но даже близко не подошел к ней. И только после того, как Амансульта вынесла из-под земли всё золото и все старинные книги, брат Одо побывал в подземном хранилище.
«Лучше бы ты служил мне».
Слова Амансульты полны презрения.
Но разве не она бросила когда-то Ганелона умирать под зловещей тенью кривой башни Гонэ? Разве не Амансульта хотела сгноить его в тесной и темной камере? Разве не она подсылала к нему убийц в Риме, узнав, что он упрямо следует по ее следам?
Ганелон спустился в подвал.
На сером пыльном полу лежала полоска света.
Она пробивалась из-за чуть приоткрытой двери.
Проверив, легко ли выхватывается из-за пояса милосердник, Ганелон ударом ноги распахнул тяжелую дверь. В колеблющемся неверном свете, отбрасываемом толстыми восковыми свечами и огнем, играющем в камине, увидел он деревянный стол, на котором лежали и валялись пучки и связки разных сухих трав, стояла глиняная и стеклянная таинственно отсвечивающая посуда. А на длинной простой полке на стене стояли несколько книг, реторты, ступка. Нечистое искусство магов. Нечистое древнее дьявольское искусство, еще даже более древнее, чем ремесло блудницы.
Всем известно, что тот, кто домогается тайн нечистого алхимического искусства, всегда остается ни с чем, и все же самые разные, иногда далеко не самые глупые люди опять и опять домогаются загадочных тайн алхимии. В итоге мудрец становится глупцом, богач – нищим, философ – болтуном, а пристойный человек теряет всяческую пристойность. И даже если кто-то умудряется однажды призвать на помощь дьявола, у него уже не хватает ума на нужные вопросы. Говорят, один алхимик, вызвав дьявола, настолько растерялся, что затруднился даже объяснить, что ему нужно. В закоснелом своем невежестве он наконец спросил, вызвав своим вопросом смех у дьявола: а что, собственно, хотел сказать Аристотель своей «Энтелехией»?
Еще Ганелон увидел балку, поддерживающую потолок, – мощную закопченную деревянную балку, под которой скалилось на веревке подвешенное к ней зловещее чучело неизвестного, но страшного чудовища. Ганелон никогда не видал таких зверей, но слышал о них от старой Хильдегунды.
И запахи.
Необычные.
Ганелон потянул носом.
Пахло камфарой, горчицей, полевыми травами.
Нежно парил, побулькивал горшок в камине, под руками у некоего старика, безмерно удивленного шумным появлением Ганелона. Наверное, это и был старик Сиф. Не сводя с него глаз, Ганелон почувствовал, чем уловил, некое движение за спиной и, не оборачиваясь, ударил ногой. Человек, прыгнувший на Ганелона, упал и ударился головой о грязный каменный пол. Ганелон не обернулся к упавшему. Он знал, что если упавший и очнется, то не раньше чем минут через пять.
Он стоял и рассматривал старика.
Триболо. Истязатель. Но на вид он казался ветхим.
Узкое желтое лицо старика было поражено нездоровым налетом, узкие пергаментные уши оттопырены, а пальцы с раздувшимися суставами обожжены кислотами. Примерно таким и представлял себе Ганелон мага. Ткнув пальцем в зубастое чучело под потолком, Ганелон спросил:
– Это базилиск? Это ихневмон?
Старик кивнул. Наверное, это было согласие.
– Ты, наверное, Триболо? Истязатель?
Старик снова кивнул.
– Как тебя звать?
– Я Сиф, сир.
– Не обращайся ко мне так. Я даже не шатлен, я вавассер, бедный дворянин, ничего не имеющий. – И опять спросил: – Тебя зовут Сиф. Это христианское имя?
– Я родился в Вавилонии, – негромко и уклончиво ответил старик. – Под самой Александрией. Я родился там очень давно, но я всегда свято чтил Святую мать католическую церковь.
Ганелон молча обвел взглядом логово колдуна.
Многолетняя пыль, многолетняя копоть, странный и зловещий колдовской инструмент, парящий на огне глиняный горшок, под деревянной закопченной балкой зубастое чучело базилиска, большое пыльное зеркало в углу с начертанными на его поверхности непонятными знаками. Сиф… Родившийся в Вавилонии… Кажется, этого старика Ганелон несколько лет назад видел в замке Процинта – там Амансульту посещали разные гости.
Полка с книгами. Может, к переплету одной из них, снабженной особенными украшениями, подойдет осколок пластинки из слоновой кости, найденной в траве под кривой башней Гонэ, возвышающейся над верхними прудами замка Процинта? Может, это та самая книга, глядя в которую, можно производить различные растворы и яды, зелья и опасные патоки, наконец, творить золото такой чистоты, что этому дивится сам дьявол?
– Ты знаешь, кто я, старик?
– Господь, изгоняя Адама из рая, сказал ему: «Тернии и волчцы произрастит тебе земля», – непонятно пробормотал старик.
