будут пятки прижигать…
— Но то, что проверять нашего старичка должны были со всей тщательностью, продолжил оснаб, — бесспорно! Это же Силовое отделение военного училища, а не пансионат благородных девиц!
Командир подошел к телефону и принялся куда-то названивать. Я же, тем временем, продолжал постепенно осматриваться. То, что в квартире кто-то постоянно наводил приборяк, сомнению не подвергалось — слишком все вокруг чисто и опрятно. И навряд ли это делает сам Петров: чтобы навести «идеальный блеск» в таких вот апартаментах, нужно неслабо так заморочиться и потратить кучу времени, которого у оснаба нет. На кухне я обнаружил стоявшую на плите кастрюльку еще теплыми макаронами по-флотски и нарезанный свежий хлеб, накрытый полотенцем, с вышитыми петухами. Похоже, что за всем следит приходящая домработница, иначе, когда бы командир еще и пожрать успел приготовить — мы с ним все это время вместе были. Ну, разве что, когда он мне за одеждой гонял.
— Ты это, Хоттабыч, — Петров, поговорив по телефону, появился на кухне, — если отобедать хочешь — не стесняйся…
— Да как-то не голоден, — мотнул я головой, — профессор в больничке от пуза накормил. А вечером у Карловича на званом ужине оторвемся — вот и будет у нас «праздник живота»!
— Не выходит у меня этот твой Карлович из головы, — признался оснаб. — Такое вот поганенькое ощущение, что-то нечисто здесь…
— Все может быть. — Я покивал головой: чему-чему, а профессиональному нюху командира я безраздельно доверял. Он иногда в самых обыденных вещах такое подмечал, что я просто диву давался. И, как ни странно, в большинстве случаев оказывался прав. Осечки тоже, конечно, случались, но их было мало.
— Я озадачил пару человечков, — произнес оснаб, — чтобы покопались, как следует, в этом дерьме. Чтобы придирались и подвергали сомнению каждую букву и каждое слово в этом деле. Думаю, ближе к вечеру, перед походом к этому милому дедушке-историку, какая-никакая информация, а пройдет.
Информация, действительно, прошла: в деле поволжского немца Шильдкнехта, Вильяма Карловича, датированного тридцать седьмым годом, ни словом, ни полусловом не упоминался его уникальный Дар Тератоморфа, а вместо этого был указан самый низший класс Медика. Некий лейтенант Синицын, Мозголом из НКВД, проводивший, согласно предоставленным документам Ментальное воздействие на историка, был на данный момент недоступен — с самого начала войны он считался без вести пропавшим. И именно тот же Синицын, но уже старший лейтенант, в тридцать девятом году проводил «собеседование» с Шильдкнехтом при устройстве старичка преподавателем в Силовое отделение училища.
— Не нравиться мне все это! — ворчал оснаб. — Дар не определил! Без вести пропал!
— Война, Петрович! — напомнил я командиру. — С каждым может приключиться…
Но оснаб не успокоился, и какими-то обходными путями (поскольку от училища не осталось камня на камне) сумел выйти, сидя «на телефоне», на генерал-майора Младенцева. Но подробнейшим образом расспросив и его, Петров так и не пришел ни к какому выводу — Семен Иванович характеризовал историка только с положительной стороны, и ни каком, а тем более уникальном Даре тоже ничего не слышал.
— Да и мне и слышать ничего не надо, — заявил в трубку генерал, — у меня на него целое «досье»… Вашей же, кстати, конторой, и проверенное!
— Знаем мы таких проверяльщиков! — буркнул оснаб. — За ними глаз, да глаз…
— Ох и подкузьмил ты мне Петр Петрович со своим перезрелым курсантом! — Не выдержал Младенцев, и сурово попенял командиру. — Все, что нажито непосильным трудом, в одночасье развалить…
— Командир, — толкнул я в бок оснаба, припомнив некую «деталь» моего обучения, — спроси, как нам старшего наставника Болдыря найти?
— Слушай, Семен Иванович, — понятливо кивнул Петров, — а как бы мне с твоим старшим наставником Болдырем поговорить? Есть у меня к нему пара вопросов.
— Так это, нет его сейчас в Москве. После того, как твой всесильный старичок все развалил, я Никанору Фомичу недельный отпуск выправил. У него мать-старушка совсем плоха. А пока нам новое место под училище не выделят, тут и делать-то особо нечего. И курсантов тоже по домам, кроме… — Из трубки донесся такой сочный мат, что оснаб её подальше от уха отодвинул, чтобы «слюной не забрызгало».
— Спроси еще, — пользуясь моментом, шепнул я, — он сам Болдыря отправил, или…
«Дослушав» матюки «до конца», оснаб вновь поднес трубку к уху и спросил генерала:
— Понимаю, Семен Иванович, какой это для тебя удар! Только я вот что еще хотел спросить: ты Болдыря сам в отпуск отправил, или он напросился?
— Я давно об этом думал… — как-то неуверенно произнес генерал.
— Значит, все-таки, напросился, — констатировал он.
— Да какая разница, Петр Петрович? — послышался из динамика густой бас Младенцева. — Ему все-равно сейчас заняться нечем — так лучше пусть больную матушку проведает! Потом не до того будет…
— Спасибо, Семен Иванович! Сильно помог! — не стал «расстраивать» Младенцева Петр Петрович.
— И тебе, Петр Петрович не хворать! — попрощался генерал-майор. — И этому своему, «потрясателю земели Московской», тоже привет передавай! Такой Дар как у него — точно Родине пригодится!
Оснаб положил трубку и вопросительно уставился на меня:
— Колись, старый, чего рожа такая «ехидная» и довольная? Словно втихаря цельный пуд меда в одно рыло выхлебал?
— Я тут моментик один припомнил… — Сообщил я ему, а после в касках рассказав, как доцент-историк одним мановением руки «зарастил» рот курсанту Толоконникову.
— Это я уже слышал, — кивнул оснаб, — а Болдырь здесь каким боком вписался?
— Ха, а таким: в процессе «экзекуции» курсанта Толоконникова, в класс заглядывал старший наставник Болдырь! И у него, все это «непотребство» никаких вопросов не вызвало! Понимаешь, товарищ оснаб?
— Кажется понимаю: он знал о его Даре?
— В яблочко! — Я громко хлопнул в ладоши. — Никто не знал: ни НКВД, ни начальник училица… А Болдырь знал! Он даже в лице ни на грамм не изменился! Хотя, был бы должен!
— И его этот «скоропостижный» отъезд, — резюмировал Петров. — Все это очень странно и не понятно!
— А возможно, все это — лишь цепь случайностей!
— Слишком много случайностей на один квадратный сантиметр, — покачал головой оснаб. — А когда их так много — обязательно жди беды!
— Ну мы же из-за этого не откажемся от вкусной жрачки? — недовольно поинтересовался
