исправно тащил лямку дежурного следователя. С самого утра побывав в автохозяйстве городских коммунальщиков, я уже повесил на райотдел первую за сегодня "баранку". Сослаться на малозначительность не удалось. Снятые с "Москвича" колеса, включая запаску и три аккумулятора с мусоровозов, малозначительностью никак не пахли. А сейчас мы возвращались на базу с квартирной кражи, которая тоже обещалась оказаться в числе "кренделей".
Из динамика радиостанции забулькал голос дежурного. Он запрашивал, где мы находимся. Светлое чувство, которое всегда у меня присутствовало, когда я направлялся к своему отдельному кабинету с чайником и лидочкиными ватрушками, начало меркнуть от нехорошего предчувствия. Нехорошее предчувствие не обмануло. Услышав, где мы в данную минуту находимся, обрадованный дежурный направил нас в адрес, находящийся в паре кварталов. По предварительной информации, там случились жуткие телесные повреждения у женщины.
По хорошему, сначала бы туда следовало направить дежурного участкового инспектора, но тот был где-то далеко и разбирался на другом вызове, а мы, вот они!
Квартира была коммунальная и на двух хозяев. В одной из двух семей случился бытовой скандал и супруг, находясь в смятенных чувствах, вместо того, чтобы дать жене традиционную оплеуху, взял, да и посадил ее задницей на горячую плиту. К счастью, плита была не газовой, поэтому и паленым мехом не пахло. И травма была не смертельной.
Больше всего суету и неразбериху в коммуналке создавала какая-то тетка-колобок. Женщина была возраста околопенсионного и темперамента жгучего. Она и провела меня в комнату, где воронкой кверху на тахте лежала и постанывала ее точная копия. Только возрастом раза в два с половиной менее представительная. В углу комнаты, у балконной двери стоял худощавый мужичок лет под тридцать и нервно смолил папиросу, выдыхая дым в приоткрытую дверь.
— Сволочь! Фашист! — надрывалась та, что старшая, в сторону курильщика, — Вы только посмотрите, что этот изверг с дочкой сделал!
Скандальёзная мадам сдернула легкую пеленку с лежащей вниз животом потерпевшей. Картина открылась впечатляющая. Как размерами, так и цветом. Дочуркина задница поражала своей обширностью. Я недоверчиво посмотрел на мужичка, прикуривающего от бычка новую папиросину. Тот только вздохнул в ответ. Глубоко и обреченно.
— Что тут у вас произошло? — задал я самый первый вопрос, надеясь на свой опыт участкового. Застревать здесь надолго мне не хотелось.
Упитанная барышня, без какого-либо стеснения демонстрирующая своё двухспальное седалище, стонать перестала и с любопытством посматривала на меня повернув набок голову. Рассказывать что-нибудь она не спешила. Мужик тоже молчал. Диктором в этой семье была, видимо, старшая.
С ее слов выходило, что злобный зять, не успев приехать из рейса, взялся тиранить супругу. Тиранил-тиранил, а потом и вовсе посадил ее на плиту. А поскольку та была одета по-домашнему, то есть, в коротком халате и без нижнего белья, то случилась неприятность. Которая и отпечаталась на тыльной стороне потерпевшей красной отметиной, диаметром, как раз с чугунную конфорку.
— Заберите его, живодёра! — блажила тётка, — Четвертый год с ним мучаемся! В тюрьме ему, мерзавцу, самое место! — её дочурка по-прежнему продолжала молчать. — Заявление мы сейчас напишем, пусть года три посидит! — продолжала надрываться мадам-колобок.
Парень, на которого вешали статью, дебоширом не выглядел и на первый взгляд, даже был трезв. В шкуре участкового мне довелось побывать не только в новом бытии. В прошлой жизни, свою милицейскую карьеру я также начинал с этой должности. Поэтому о кастрюльных войнах и семейных дебоширах представление я имел. Мужик таковым не выглядел.
— Кто из соседей кроме вас дома? — перебил я жаждущую отмщения тёщу.
— Валя дома! — послышалось снизу, от барышни с подрумянившейся задницей.
— А зачем нам Валя?! — всполошился старший колобок, — Не надо нам никакой Вали! Мы сами всё расскажем! — бочкообразным телом перекрыла мне путь к двери активная мадам. — Дочка заявление сейчас напишет, а я в свидетели пойду! Зачем нам Валя?!
Мужик всё так же безмолвно дышал через папиросу свежим балконным воздухом. А ведь с таким меланхоличным отношением к сиюминутной действительности он и впрямь, года на три присядет!
— Вы, гражданочка, подвиньтесь и дайте мне пройти! — построжал я лицом и голосом.
Симпатичная Валя обнаружилась в соседней комнате, где она кормила грудью ребятенка месяцев четырёх. Вошел я не без спроса, а на её "Да!", которое было ответом на мой вежливый стук в дверь комнаты. Поэтому назад при виде кормящей Валентины я не ломанулся. Халат мадонны был спущен до пояса.
— Разрешите? — стараясь смотреть в глаза а не на полновесную грудь кормилицы, поинтересовался я.
— Проходите! — не стала жеманиться Валентина, насмешливо глядя, как я изо всех сил стараюсь смотреть мимо ее полновесных и даже на вид тяжелых сисек.
Стараясь не затягивать процесс опроса, я начал выяснять о соседях всю их подноготную вообще и о произошедшем сегодня, в частности.
Картина однозначной, как я и предполагал, не выглядела. Со слов Валентины выходило следующее. Возрастная тётка, действительно была матерью печеной Раисы. И, соответственно, законной тёщей миниатюрного и молчаливого Петра. Потому что, брак между Петром и Раисой был вполне официальным. Семейная жизнь супругов относительно безмятежной была с весны и до непоздней осени. А потом она превращалась в ад. Преимущественно для Петра.
Осенью каждого года из трех совместно прожитых, к супругам из деревни приезжала Пелагея Ильинична. Раискина мама. Чтобы по-родственному погостить до майской весны, когда уже пора сажать картошку. Так было удобно всем. Раисе не скучно было сидеть дома одной, а Пелагее Ильиничне не нужно было зимой топить в деревне печку, потому что в городской квартире и так было тепло от центрального отопления. Нерадостным от такого гостевания был только курильщик Петя. У которого с приездом тёщи напрочь разлаживались отношения младшим колобком. То есть, с женой Раечкой.
Для общего понимания ситуации, знаний я получил достаточно. Мужика надо было спасать. Попрощавшись с Валентиной, я поспешил назад к неуживчивой ячейке общества.
— Извольте предъявить паспорт, гражданочка! — протянул я руку к старшему колобку, — И побыстрее, пожалуйста! — поторопил я селянку, видя, что спешить с предъявлением серпасто-молоткастого она не желает.
— Прописана она здесь? — задал я демонстративно вопрос Петру.
Молчун и в этот раз поскромничал, и просто покачал головой.
— Я к дочери погостить приехала! — визгливо заволновалась нарушительница паспортного режима, — Имею полное право!
— Имеете, имеете! — не стал я с ней спорить, принимая из ее рук документ и доставая из своей папки бланк административного протокола.
