попросту поленился.
Весь день я провалялся на кровати, молча разглядывая потолок. Почти не ел. Не гадал, что со мной происходит. И не строил никаких планов. Мне вдруг стало безразлично: правильно ли я запомнил результат финального матча (два-ноль в пользу хозяев чемпионата), здоров я или болею, реальность вокруг меня или сон, в России я или в СССР, взрослый я или ребёнок. А ещё: я не видел смысла вставать с кровати и снова отсчитывать шаги и минуты, расхаживая по коридору.
«А вот и депрессия, — отметил я. — Стадию торговли я пропустил. Или уже забыл о ней? Не помню. Да и какая разница?»
* * *
Двадцать седьмого июня я узнал, что французская сборная по футболу стала чемпионом Европы.
А на следующий день прочёл в «Советском спорте», что два безответных гола в ворота испанцев забили Мишель Платини и Бруно Беллон.
«Два-ноль, — подумал я. — Не ошибся».
Напомнил себе, что в исправительной колонии номер пятьдесят шесть (более известной в народе, как «Черный беркут») третьего марта тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года «в результате несчастного случая» погибнет Виктор Егорович Солнцев — мой отец.
Слез с кровати и пошёл бродить по коридору.
* * *
Неделю я атаковал врачей вопросами о дате моей выписки. Объяснял, что не могу больше находиться в больнице. Доказывал, что свежий воздух и «родные стены» помогут мне окончательно выздороветь («А возможно и вернут память!»). Но внятных ответов на свои просьбы не получал. Мне говорили, что торопился я зря, что я должен «ещё немного побыть под присмотром врачей». На мои уверения, что я «здоров, как бык» (десять минут бродил по коридору, не задыхаясь!), отвечали улыбками, гладили меня по голове. Выпускать меня на волю не спешили, будто врачам отдельно доплачивали за моё стационарное лечение.
Побег я запланировал на субботу, седьмое июля: подсчитал, что дольше находиться взаперти уже не мог (не позволяли появившиеся у меня планы).
Но в пятницу шестого июля меня из больницы выписали — через два часа после того, как я вернулся из столовой.
* * *
Надежда Сергеевна много раз описывала мне сцену, в которой мы с ней вместе возвращались «домой» — пешком (посматривая по сторонам, вдыхая свежий воздух и наслаждаясь тёплым ветерком). Я слушал её, представлял описанную Надей картину, в которой я едва ли не порхал над землёй от переизбытка сил, энергии и эмоций. Представлял, как шёл с Надей под руку по увешанным красными флагами улицам Великозаводска, отдавал торжественный салют всем встречным пионерам: видел себя в её фантазиях обязательно в красном пионерском галстуке и в белых беговых адидасовский кроссовках (больничные стены плохо влияли на мой разум — ещё одна причина, почему я спешил их покинуть).
Реальность оказалась иной.
А Великозаводск — почти таким же, каким я его помнил.
Флагов (ни российских, ни советских) поблизости от больницы я не обнаружил. Не заметил вереницы иномарок на дорогах — лишь продукты отечественного автопрома (не считая венгерских «Икарусов»). Город в тысяча девятьсот восемьдесят четвёртом году мало чем отличался от того, который я покинул незадолго до встречи с лесовозом. Разве что он казался более серым и менее чистым. Я пока не мог наслаждаться пешей прогулкой. Уже в квартале от больницы понял, что ходьба по улице заметно отличалась от гуляний по больничному коридору. Поэтому обтёр задом большинство встречных лавочек — расслаблял трясущиеся ноги, успокаивал сердцебиение и избавлялся от отдышки.
Я ошибся, когда решил, что уже восстановился после болезни.
Но не жалел, что покинул больницу — сжимал зубы, подсчитывал по привычке шаги.
Надя меня не торопила. Несла сумки с моими вещами (не позволила мне отыгрывать роль «мужчины» — я и не настаивал). Подбадривала меня словами и улыбкой. И временами кудахтала надо мной, будто наседка над цыплёнком. Спрашивала, не устал ли я, не хочу ли пить. Уговаривала опереться при ходьбе о её плечо (она была на пятнадцать-двадцать сантиметров выше меня). Сочувствующе вздыхала. Предлагала вызвать такси — я в ответ скрежетал зубами. Уже выяснил, что финансовое положение у Ивановых «не очень», если не сказать: бедственное. Потому от услуг такси отказался. А вот на «Икарусы» посматривал — задумчиво. Но проявил «мужество»: доковылял до своего нового дома пешком.
Но сразу в подъезд не вошёл — вновь присел отдохнуть на лавку.
Потому что подъём по ступенькам на второй этаж казался мне сейчас едва ли не восхождением на Эверест.
Дом семнадцать по улице Первомайской находился в трёх кварталах от той пятиэтажки, где я жил до конца сентября тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года (вместе с отцом). И в двух минутах неспешной ходьбы от семнадцатой школы (которую мне, похоже, придётся посещать). Надя поставила на окрашенные в зелёный цвет доски рядом со мной сумки, платком смахнула со своего лба пот — терпеливо дожидалась, пока я отдышусь. А я с любопытством осматривал двор — совсем небольшой, с множеством ухоженных и огороженных деревянными заборчиками клумб, небольшой площадкой (где, судя по самодельным воротам, детвора вечером гоняла футбольный мяч).
— Мишенька, я на ужин картошку потушила, — сказала Надежда Сергеевна (с намёком на то, что мне пора всё же штурмовать лестничные пролёты).
— Картошка — это замечательно, — сказал я.
Вздохнул и направился к чуть покосившейся двери подъезда.
* * *
В квартиру я ввалился обессиленный и взмокший от пота — на штурм лестничных пролётов потратил не больше четверти часа (сил на подъем хватало, но резво скакать по ступенькам не позволила одышка). Радовался, что Миша Иванов не проживал на четвёртом или пятом этаже — туда бы я взбирался до темноты. Вдохнул тяжёлый застоявшийся воздух, пропахший Надиными духами и тушёной картошкой. Посторонился — позволил Надежде Сергеевне прикрыть хлипкую дверь. Прислонился в прихожей плечом к стене; дождался, пока успокоится дыхание и чуть угомонится трепыхавшееся в груди сердце. Огляделся.
Уже в прихожей сообразил, что квартира Ивановых походила на отцовскую (тридцать два квадратных метра!). Две крохотные комнаты (девять и двенадцать метров), раздельный санузел и миниатюрная кухня (четыре метра!). От входа в квартиру до дверного проема меньшей из комнатушек — два шага (моих нынешних). В маленькой комнате я из прихожей увидел аккуратно застеленную кровать, письменный стол, массивный платяной шкаф и шоколадного цвета штору около входа на незастеклённый балкон с металлическими перилами. В этой комнате мне и предстояло обитать — судя по расставленным на полке над столом игрушечным самолётам.
— Ну, вот мы и дома, —
