же сам мне твердил, что наш тебе не нравится, что ты хотел бы смотреть красочные мультфильмы, а не серые.
— Я такое говорил?
Надя энергично закивала.
— Не помню. Но… может быть. Молодой был, глупый.
Вздохнул.
Надя улыбнулась.
— Разберёмся, — сказал я. — И с телевизором и со швейной машинкой. Потом. А сейчас я пойду мыться.
Телевизор я уже много лет не смотрел. С тех самых времён, как открыл для себя интернет. Предпочитал смотреть то, что хочу сам, а не то, что мне решили показать. Да и не часто я зависал около экрана. Особенно после того, как «запустил» собственный канал — на просмотр чужого контента времени не оставалось. Уже чувствовал, как туго мне придётся без компьютера и «всемирной паутины». Но сомневался, что мне их заменит советское телевидение. А вот швейная машина при таком-то работнике под рукой — это великолепная инвестиция. При правильном использовании она сулила… неплохую прибыль. Тут было над чем поразмыслить.
* * *
Спросил у Нади телефон Каховских — понадеялся, что раз Елизавета Павловна Каховская возглавляла родительский комитет класса, то Иванова могла знать её домашний (или рабочий) номер. Наплёл Мишиной маме небылиц о том, что ещё в больнице пообещал явиться к Зое сразу же после выписки и принести однокласснице книгу («Голову профессора Доуэля» Александра Беляева). Заявил, что не нарушу обещание — отнесу книгу сегодня же. Извинился, что заранее не спросил на то Надиного разрешения. Выслушал объяснения на тему того, что книги — очень большая ценность (не следовало раздавать их… чужим людям).
Но всё же Надя не решилась на запреты.
Надежда Сергеевна порылась в записной книжке и выдала мне не только телефон, но и адрес Каховских.
* * *
Я ступил на лестничную площадку, зажал подмышкой книгу, подолом футболки стёр со лба и бровей пот. Дышал, как лошадь после призовых скачек. Хотя взбирался по ступенькам неторопливо, часто отдыхал — вдыхал пропахший табачным дымом воздух. Зоины родители проживали в квартале от Надиного дома. И тоже в пятиэтажке — без лифта. На четвёртом этаже — взбираться на подобные высоты мне было рановато. Но я отважился на подъём. Потому что до четырнадцатого июля оставалось мало времени (учитывая, что до черноморского побережья от Великозаводска путь неблизкий).
Я подошёл к двери в квартиру Каховских — провёл рукой по её поверхности. Убедился, что на двери не стандартный для восьмидесятых годов дерматин, а кожа, натянутая поверх мягкой набивки и выкрашенная в изумрудный цвет. Подобной роскоши я ни в подъезде своего нынешнего дома, ни на нижних этажах этого не видел. Не удержался — потрогал пальцем покрытые лаком большие шляпки гвоздей, что походили на драгоценные камни. Подивился тому, что эти блестящие шляпки пока не стали добычей обитавших в этом подъезде детишек.
Рядом с дверным глазком увидел сжимавшую в пасти железное кольцо львиную морду — до блеска натёртую, с алыми точками-глазами. Практического применения это приспособление не имело (мне так показалось): его не использовали в качестве дверной ручки, да и стучать кольцом по кожаной поверхности — не самое умное решение. Но львиная морда смотрелась на двери броско и эффектно; и главное — «дорого» (явно намекала, что в квартире обитали небедные люди). Я щёлкнул ногтем по блестящему звериному носу. Задел кольцо — то закачалось, тихо поскрипывая.
Нажал на кнопку дверного звонка (похожую на крупный изумруд). Внутри квартиры раздалось громкое «птичье кудахтанье». Я на шаг попятился, чтобы Каховские в глазок разглядели мою физиономию, а не только покрытую короткими светло-русыми волосами макушку. Снова потёр кулаком нос: унимал зуд. Подумал, что если всё же чихну, то пусть от этого «икнётся» тому нехорошему советскому гражданину, что покурил на лестничной клетке, но не удосужился приоткрыть окошко в пролёте между этажами (табачный дым всё ещё клубился в воздухе подъезда).
Мой «чих» получился звонким и громким. А вот дверь в квартиру Каховских распахнулась почти беззвучно. Я увидел на пороге высокую голубоглазую женщину в ярком халате и тапочках на высокой платформе (всем своим видом кричавших о том, что они не советского производства — импортные). Заметил тяжёлые золотые серьги в ушах женщины, золотые кольца с блестящими камнями на тонких женских пальцах. Понял, что передо мной Елизавета Павловна Каховская: очень уж женщина походила на свою дочь, Зою Каховскую. Отметил, что улыбка у Зоиной мамы приятная, пусть и «холодная».
Елизавета Павловна опустила взгляд на моё лицо.
— Елизавета Павловна Каховская? — сказал я.
Женщина улыбнулась (на её щеках появились «ямочки»). Мне попадалась на глаза фотография Елизаветы Павловны Каховской, жены майора милиции в отставке Юрия Фёдоровича Каховского, тогда уже бывшего старшего оперуполномоченного Верхнезаводского УВД — в архивном «деле», копию которого мне посчастливилось раздобыть. Женщина фигурировала там, как владелица сети «магических» салонов — выступала не обвиняемой, а жертвой. На той фотографии женщина не улыбалась, а смотрела исподлобья, раздражённо; была гораздо старше, чем теперь, и не такой симпатичной. Но её взгляд я узнал: внимательный, «цепкий».
— Да, — сказала Елизавета Павловна. — Ты не ошибся, мальчик.
Её голос мне понравился: низкий, с едва заметной хрипотцой.
— Ты, наверное, к Зое пришёл, — сказала Каховская. — Я тебя помню. Ты — Зоин одноклассник. Миша Иванов, если я не ошиблась. Правильно? Перед Новым годом я сидела на школьном собрании рядом с твоей мамой.
— Вы не ошиблись, Елизавета Павловна.
Я не сомневался, что мать Зои Каховской примерно одного возраста с Надеждой Сергеевной (ведь не родила же она дочь, будучи ученицей средней школы). Вот только выглядела Каховская моложе Нади Ивановой лет на пять, если не на семь. Сохранила девичью фигуру (поясок халата подчёркивал «хрупкость» талии), не обзавелась паутиной морщин на лице. Кожа на её руках влажно блестела от крема, на скулах женщины я заметил следы от косметической маски. Женщина поправила на груди халат — прикрыла тканью яремную ямку на нижней части шеи. Сквозь табачный дым я уловил запах её духов — мягкий, приятный, но незнакомый.
— Зои сейчас нет дома, — сказала Каховская. — Она уехала в пионерский лагерь — в прошлый понедельник. Вернётся только в начале августа…
— Не вернётся.
Я отметил, что мои слова прозвучали грубо и резко.
Снова потёр нос: чувствовал, что вот-вот снова чихну.
— Что? — переспросила Елизавета Павловна.
Красивые ровные брови на её лице изогнулись «домиком» — лоб женщины разрезали сразу две длинные горизонтальные морщины.
— Живой ваша дочь из лагеря
