тоже не забывали. Их аэропланы не зря столько времени воронами тут вились.
Снаряд из тяжелого орудия где-то совсем рядом попал, хорошо — не прямо нам в голову…
Земля дрогнула, два ряда брёвен, что сейчас над моей головой были, словно ожили…
Земля — на меня, санитара, что помогал с обработкой ран, на самого раненого на столе, сверху водопадом хлынула…
В моей голове мелькнула мысль — «Всё, конец…»
Ещё один раненый, что своей очереди на перевязку ждал и у дверей в землянку сидел, беззвучно как-то повалился. Словно в синематографе.
Я почувствовал, как меня что-то ударило в левую половину тела. Причем, сразу во всю, а не в какое-то определенное место.
Боль не успела прийти — я потерял сознание.
Очнулся — уже рядом с большущей воронкой лежу. Немного как бы на бугорке, поэтому мне её и видно. Достали меня, вытащили на свет Божий добрые люди. Не дали погибнуть заживо похороненному.
Дождик ещё накрапывает. Плачет природа из-за творящегося безобразия.
Оказывается, после артиллерийской подготовки, германцы по всему фронту нашего полка в наступление пошли. Яростно так и сильно.
Наши держатся из последних сил, положение с каждой секундой становится всё серьезней и серьезней. Фронт удержать полку нет никакой возможности.
Отступление — неизбежно…
Левую половину тела я совсем плохо чувствую…
Мля…
Санитар подбежал, ко мне наклонился.
— Все наши живы?
Головой санитар ворочает виновато — не все. Словно из-за него самого такая беда и случилась.
— Раненых и контуженных вывозите…
— Хорошо, хорошо.
— Инструментарий не бросать.
— Хорошо, хорошо.
— Медикаменты, какие остались. Перевязочный материал…
Санитар только головой кивает.
— Бумаги на раненых…
— Хорошо, хорошо…
Ну, как пластинку у него заело. Всё — хорошо, да хорошо…
Тут меня самого замутило, голова закружилась. В глазах — как ночь вдруг наступила.
Когда я снова очнулся, всё тело, а не только левая его сторона, болезненно ныло. Попробовал повернуться — так всё заболело, что чуть снова сознание я не потерял. Опять в голове завертелось, завертелось, завертелось…
— Иван Иванович, спокойно лежите. — мой первый зауряд надо мной склонился.
Жив…
Хорошо…
Есть кому помощь оказывать…
— Всех вывезли?
— Всех. Никого из раненых не бросили.
Зауряд даже улыбнулся им сказанному.
Так… На телеге меня куда-то везут.
Чуть голову повернуть у меня получилось. Телега тащилась по лесу. Хотя, что от него осталось — лесом назвать было уже трудно. Словно, буря тут сутки без перерыва резвилась. Там и тут в полном беспорядке поваленные деревья валялись.
Через какое-то время территория бурелома закончилась. Телега, на которой я лежал, выкатила на равнину.
Тут опять дождь начался. Крупные капли мне прямо на лицо упали.
Пусть падают — некоторое облегчение мне от этого.
Впереди, справа и слева горели сёла, хутора, громадные языки пламени лизали уже начинавшее темнеть небо. Густой чёрный дым поднимался к облакам.
— Как, Вы? Иван Иванович?
Мой зауряд говорит даже с трудом. Вид у него до крайности замотанный.
— Плохо… Всё болит. Голова временами кружится.
Не стал я скрывать своего состояния. Для планирования дальнейшей деятельности ему надо знать истинное положение дел. Помощник сейчас из меня — никакой. Пусть на меня он даже и не рассчитывает.
— Плохо… — повторил сказанное мною зауряд. — Плохо…
Ну, чего уж хорошего.
Тут на равнину, по которой мы двигались, опять густо немецкие снаряды повалились. Не наши же… По своим артиллерия не будет целить.
Стреляли по бредущим кучкам раненых, что самостоятельно двигались в тыл, по телегам, на которых везли какой-то скарб.
Может и не специально, просто так попадали…
Я опять на какое-то время провалился в беспамятство.
Глава 33 В тыл
Очнулся на этот раз я быстро. Сознание меня покинуло на весьма краткое время — картина вокруг была совершенно та же. Ничего не изменилось.
Скорей бы темнело…
Когда темно — аэропланы тут пока не летают.
Артиллерия противника, та по перевязочным пунктам и околоткам, что днём, что ночью бьет. Хотя, и огромные флаги с красными крестами на высоких шестах мы поднимаем. С наблюдательных пунктов они прекрасно видны, а все равно — стреляют. Не соблюдают никакие международные конвенции и договорённости. Ни Божьи, ни человеческие законы.
Так, ещё весной, у меня на перевязочном пункте убило санитара Малыгина и был ранен санитар Цукерман. Снарядом, когда тот разорвался, ему правую руку и левую ногу оторвало. Ранение, прямо скажем, не совсем типичное.
В мае я даже запрещать своим начал флаг с красным крестом над перевязочным пунктом вывешивать. Немцы совсем с катушек съехали, как такой флаг заметят, так по нему огонь и открывают.
Нарушение, это всех предписаний, конечно. А, пусть наказывает. За отсутствие флага. В апреле мы так флаг подняли, а нас тут же шрапнелями засыпать начали, зажгли наши палатки, несколько раненых убили и санитара Иванчихина у меня ранило.
А сколько раз они санитаров полка обстреливали, когда те с позиций начинали раненых выносить? Стали, помню, выносить штабс-капитана Доброгорского, командира пятнадцатой роты, а немцы огонь и открыли. Одного санитара ранили, а второго — вообще убили. Это при том, что все санитары, как положено, имели повязки Красного Креста.
В иные дни не получалось ни одного раненого вынести из окопов…
Ещё в Карпатах транспорт санитарных повозок в нашей дивизии расстреляли. Двигался он из котловины в гору, повозки группами шли, на каждой шест с флагом Красного Креста имелся. Возница Копылов мне потом рассказывал, что как выедет группа повозок на гору, тут и усиленно её расстреляют из орудий. Так все шестьдесят повозок с ранеными и персоналом и уничтожили.
Я бы старшего в обозе за такое самолично расстрелял. Разбили у тебя первую группу санитарного транспорта, остановись! Зачем, остальные под пушки выводишь? На всеобщее растерзание и умерщвление?
Совсем здесь некоторые умом порушились!!!
Не даром генерал-лейтенант Бехтерев, соученик земского фельдшера из села Федора пишет, что за краткое время войны, ещё и год она не длится, а количество душевнобольных в армии увеличилось в три с половиной раза! Уму просто не постижимо! Так статья руководителя медицинского отдела «Комитета помощи воинам на поле брани в память Н. И. Пирогова» и называется — «Война и психозы».
Война войной, а в свободные минутки я здесь специальную литературу и свежие медицинские журналы читаю. А, как без этого? Врач учится не на всю жизнь, а — всю жизнь.
Били ведь ещё тогда по санитарному обозу чемоданами. Самым крупным калибром. Тяжелыми снарядами.
Быстрей бы темнело…
Аэропланы тогда не прилетят…
Красный Крест на крышах наших палаток и повозок для них — самая настоящая мишень. Бомбу-другую сбросить — за великую радость. Железными стрелами осыпать — полнейшее удовольствие.
Стрелы эти, как большие длинные гвозди, только с винтообразным выемом сверху. Младший врач из соседнего полка жаловался мне, что как-то их перевязочный пункт такими стрелами засыпали, у него двух санитаров как бабочек каких к землице пришпилило и добили лежавшего на носилках нижнего чина. До перевязочного пункта его санитары-носильщики доставили, а там, в тылу, он свою смерть и нашел.
Обстрел продолжался…
Тех, кто уцелел, меня в том числе, переложили на повозки Красного Креста.
— Куда нас эвакуируют? — остались ещё у меня силы спросить возницу.
— В Янув… — не оборачиваясь ответил тот.
Ну, в Янув, так в Янув.
У меня возражений не имеется.
Мы со своего перевязочного пункта туда же раненых и больных на санитарные поезда отправляли. Не сильно близко это, но другого варианта нет.
Повозка Красного Креста была поновее той, на которой я только что был увезен с передовой. Ход и у ней был помягче, да и продолжавший накрапывать дождь уже не мочил — над головой имелся брезентовый тент.
Скоро я задремал. Ещё и порошок помог, которым мой зауряд меня на дорожку угостил.
Константин Константинович, мой младший врач, за моим выбытием в настоящий момент за старшего на нашем перевязочном пункте оставался.
— Справится, — сказал я сам себе.
— Справится, — повторил уже совсем засыпая.
Глава 34 Песня возницы
Дорогой я начал немного приходить в себя. Опять же — спасибо моим золотым зверькам. Не они — неизвестно, сколько бы восстанавливался.
Вот ведь, когда их изготовили, никто о контузиях от близкого разрыва снаряда даже и не думал. Однако, как оказалось,
