Ознакомительная версия.
А потом вот били меня люто. Ой, били меня… Как жив остался — не понимаю. Видимо, у них приказ был — особо ценных пленных не расстреливать. Конечно, я для них ценный был! В те дни для них все ценные были. А как вы думаете? Они же даже микроволновками пользоваться не умели! А что смешного? Хорошо, что не умели. Умели бы, как бы война кончилась? Впрочем, давайте по порядку.
Отвезли меня, избитого, в шталаг. Это такой лагерь для рядовых и проштрафившихся офицеров. За что штрафы? Да за все. За побег, там. Или еду какую украл… Страшное это дело — немецкий концлагерь.
Вот в бараке я и с нашими встретился. Нет. Там все наши были. А я имею в виду наших — это которые с заставы погранцы. Серега Иванцевич, например. Он мне и рассказал, что Витьку убили тогда, и капитана тоже. Индуса нашего тоже убили, гады. Хороший пес был…
На четыре часа мы их задержали. Что такое четыре часа? Ерунда вроде бы. А вот такой ерундой войны и выигрываются. Мы на четыре, да соседи на четыре, да еще кто за нами. Вот так все семь дней и сложилися, да.
Значит, Серега мне все и рассказал, что пятнадцать человек в живых нас осталось. Из сотни. А оказались мы под Бялой Подляской. Это в Польской Народной Республике сейчас. Демблинская крепость, так называемая. Триста седьмой шталаг. Вместе со мной туда попали четверо — Сергей Иванцевич, Иван Желобкович, Николай Петров и Адам Влодек, поляк из-под Минска. Были и другие, самые разные люди — и советские солдаты сорок первого года из «Белостокского котла», и милиционеры со спецназовцами из приграничных городов, и солдаты разных полков и бригад армий Беларуси, Литвы, Украины… И даже несколько американских солдат, которых немцы взяли в плен в Литве. Откуда американцы взялись? Ну это вам на уроке истории потом расскажут. Сплошной салат «Оливье». А Иванцевич, тот вообще с дедом двоюродным встретился тамака. Вот так вот там бывало. Война…
И всем нам номера дали. То есть я был уже не Даниил Книжица, а номер две тысячи четыреста шестьдесят семь. И номера те на руках выжгли. Вот, смотрите. Орднунг у них, у гадов. Был. Сейчас наш порядок. Правильный. Без концлагерей.
Кхм… Опять я отвлекся. О чем это я? Ах да…
Без конца нас на допросы таскали. По очереди. До меня, врать не буду, очередь не дошла. Не успели, вражины. Не все с тех допросов возвращались, не все… Только и мы не терпели. Знали, что на этот раз война не четыре года идти будет. Ну месяц там, другой. Ну полгода. А оно вона как обернулося…
Тут и слухи по лагерю пошли, что нас переводить будут. А «перевод» — знаете, что такое на концлагерном языке у немцев? Фильм потом посмотрите про Освенцим — узнаете. Когда подрастете. Рано вам еще…
Вот в ту ночь мы и поднялись. Коля Петров, из «сорок первых» — мы так наших ребят из ТОГО сорок первого звали — назначен был капо нашего барака. Капо — ну это как у вас председатель совета отряда. Стоит, значит, он у приоткрытой двери, наблюдает в щель. Наконец, тихо кивает нам — патруль из двух солдат уже прошел, а следующий пойдет только через полчаса. Опять орднунг!
Готовы уже мы, сигнала ждем! А в сортире либераста топят. Кто такой либераст? Да предатель. Мы их тогда так называли. Что? И сейчас называете? Ну, ребятки, вы молодцы… Как топили? Да головой в… Что говорите? Правильно? Глуховат я после контузии, извините. Это меня уже под Бреслау… А вы молодцы, молодцы!
Начали мы с часовых на вышках. Как? Так ведь среди пленных и спецназовцы были, и собровцы, один даже из спецназа ФСИН был. ФСИН — это тюрьма. ГУЛАГ, ага, по-нынешнему. Крутые они? Да! А как в плен попали, если крутой? А вот тот фсиновец как раз в плен попал потому, что крутой. На него стена упала, а он просто сознание потерял. Не крутой был бы — помер бы. Понял, мальчик?
И вот свет прожектора упал перед входом в наш блок. Это сигнал! Вот теперь мы, ранее молчаливые, покорные заключенные шталага, и превратились в грозную силу! Теперь мы — солдаты. Солдаты России — неважно, какой у нее флаг и какой герб, и флаг и герб — кратковременные явления. Главное одно — за нами Россия!
Быстро мы с ними расправились. Не ожидали фрицы. Но и наших полегло немало. Иванцевич вот погиб тогда. Меня спасая от очереди эсэсовца. Положили мы их… Людская сила — она грозная, ежели за правое дело.
А наши уже близко были. Под утро первые «мишки» прилетели. Нет, не медведи. Вертолеты так у нас иногда называют. «Ми» — значит мишки.
И вот помирать буду — не забуду никогда. Садится, значит, «мишка» на плац. Кругом немцы убитые валяются. Солнце уже восток розовит. А из вертолета какой-то полковник вылазит. Кепку так придерживает, чтобы не сдуло. Это от лопастей ветер такой поднимается. Ну, мы выстроились вокруг. Стоим. Дождались, когда грохот стих. А полкан, то есть полковник, смотрит так на нас и вдруг говорит:
— Благодарю за службу, ребята!
Как мы заорали ему в ответ… Кто — «Служу Отечеству», кто — «Служу трудовому народу», а кто и «Служу Советскому Союзу» рявкнул.
Больных и раненых стали эвакуировать после того, как мы наобнимались. А я здоровым притворился. Ага. Ну и дальше воевать. Что? Нет, до Берлина не дошел. Не получилось. Ну мне тоже жаль, ребятки. Это я уже потом, после войны вместе с Петькой съездил. Вот там мы вместе с ним и расписались на развалинах Рейхстага. Да, Петька?
Десятилетний пацаненок неловко встал, уронив костыль на пол:
— Да, папа.
Класс затих, продолжая сидеть. Девчонки и, особенно пацанята, с уважением поглядывали то на своего одноклассника, то на его отца.
Встала учительница:
— Даниил Витальевич… Спасибо вам за рассказ…
— Сегодня я сержант Книжица, товарищ учительница. Сегодня же Девятое мая. День Первой Победы. А в этот день… Ребята! А что мы ждем? Скоро же парад! Пойдемте!
Ребятня с криком «Ура!» бросилась к выходу из класса. Седоватый мужчина подошел к сыну:
— Как ты, Петь?
— Нормально, пап, — кивнул пацан.
— Протезы натирают?
Маленький мужик серьезно посмотрел на отца сверху вниз.
— Привыкаю, отец.
Детство заканчивается под бомбами. Когда кроватка завалена бетонными обломками, а мама лежит на полу и по ее окровавленным волосам лениво ползет солнечный лучик июньского утра.
— Помочь, сын?
— Я сам, папа!
Пацан, слегка ощерившись, как когда-то его отец перед атакой, хватает костыли и, грохоча ими по полу, упрямо ковыляет к выходу. Отец провожает его тяжелым взглядом.
— Петя!
— Да, папа! — оборачивается мальчик на костылях.
— На параде не задерживайся. Мама шарлотку испекла в честь праздника.
И они, вдруг улыбнувшись, подмигивают друг другу.
Сержант запаса, пограничник Даниил Книжица и его сын — Петр.
Ознакомительная версия.
