Василь Кожелянко - Дефиле в Москве

— Ладно, пане корчмарю, а еще лучше будет кофе и порция коньяка, — чуть добавляя командных ноток голосу, сказал Левицкий и сел за свободный стол. Гриша, немного обиженный таким непониманием его буковинского патриотизма, поспешил выполнить заказ.

«Откуда у этого Гриши в несвежей рубашке настоящая арабика и неподдельный мартель? — думал блудный хорунжий, — но хайль, то есть в порядке по-нашему. Ладно, почему не в порядке», — думал присяжный член единой объединенной ОУН, ведь делом объединение «старых» и «молодых» оуновцев занимался сам адмирал Канарис, шеф лучшей в мире разведки — абвера. Сначала с его помощью было выявлено в обеих ветках организации всех провокаторов и агентов Кремля, впоследствии начались непрерывные переговоры, а решающим фактором процесса, в апогее которого Степан Бандера и Андрей Мельник подали публично друг другу руки, при чем Бандера как левак сначала был протянул левую руку, но вовремя спохватился, стала заявление райхсканцлера и фюрера Германии Адольфа Гитлера, что, мол, только при единой ОУН может быть Украинское Государство. ОУН объединилась, Гитлер признал правительство Ярослава Стецько, который сразу перебрался из Львова в Киев и запретил немцам соваться в украинских гражданских дел, Андрей Мельник возглавил Центральную Раду — украинский парламент, большинство в котором имела ОУН, были представители и других мелких партий: свободные земледельцы, национал-демократы, но до времени пусть… Где-то под пеплом на украинском политическом грунте еще тлеют огоньки раздора, но опасность возвращения большевизма заставило всех достойных хотя бы для отвода глаз хранить монолитное единство Украины, правительства, народа и ОУН, потому — ладно! — ладно, осведомлен в военных делах (что подозрительно), корчмарю Грицьку; ладно, союзнички — румынские артиллеристы; ладно, хорошо одеты и подкрашены курвы за соседним столиком, ладно… Дмитрий почувствовал, что пьянеет, встал, рассчитался и вышел.

— Где шатался три года? — мрачно спросил доктор Теофил Левицкий после того, как молча обнял сына, ощупал руки, плечи (или целый?), немного расчувствовался, но быстро овладел собой и убрал привычного авторитарного толка.

— В мирах, тату, в мирах, — весело отвечал Дмитрий, достигая из чемодана кое-что из яства: мясные консервы, мешочек с кофейными зернышками, сигареты, шоколад, бутылку французского коньяка и две бутылки любимого отцовского красного вина. Старик строго посмотрел на все добро.

— Если все это от там того лайдака Адольфа, то можешь обратно паковать, — процедил сквозь зубы.

— Папа, как можете такое говорить о великом фюрера? — вскипел Дима, — это же…

— Байстрюк, — оборвал его старик.

— Папа!

— Что, пап? Блудный сын, нашел себе цимборика — бастарда австрийского, думаешь, тельца упитанного тебе зарежу, ибо сын мой пропадал и нашелся? А он с Адольфом по Европе гулял.

— Тату, вы можете не уважать господина Адольфа, но на еду не грешите! Это продобеспечение старшины Украинского войска.

Старик все еще мрачно смотрел на сына, но взгляд его, потеплевший, когда разглядел знаки отличия на униформе: трезубцы на пуговицах и украинские правительственные награды: на шее Гетманский Крест первой степени — награда, которую нетрудно увидеть в старшины любого рода войск, побывал на фронте; так же, как не редкость Казацкий Крест на груди шеренговых и подстаршин или Княжий Крест на мундирах генеральной старшины. Но еще на Дмитровых груди блестело чудо редкое из редких — награда, которую имеют только отчаянные и которую дают за выполнение неимоверно трудных задач — на черно-красной ленте висел знак особой доблести — серебряная медаль восьмигранная «Ночь Зализняка».

— Много человеческой крови пролил за эту шпильку? — спросил старый пацифист молодого милитариста.

— Папа, — уже спокойно ответил Дмитрий, наполняя рюмки коньяком, — людей не убивал, врагов — уничтожал.

— А кто твои враги, парень?

— Враги Украины, папа.

— А немцы, выходит, приятели?

— Немцы, тату, помогли Украине избавиться от большевиков, а нам здесь — румын. И поляков в Галиции уже нет.

— А цена, сынок, цена тебе не снится по ночам?

— Наши страдания, тату, веками не снились никому — ни полякам, ни москалям, ни цивилизованным англо-французам. Настало наше время! Украина будет Империей Трех Морей!

— Каких еще морей, двоечнику по географии?

— Будущая Украина будет доминировать в Черном море, папа?

— Будет, это ее историческое право.

— А Беларусь попросится под нашу руку, когда кацапы начнут наседать?

— Очевидно, попросится.

— А Балтия, в частности Литва, не захотят быть в зоне государственных интересов Украины?

— С какой бы это стати?

— Беда заставит!

— А, тогда да, попросятся, — доктор Теофил наконец впервые с тех пор, как встретился с сыном, улыбнулся.

— А если прибалты попросятся, то мы им откажем?

— Да где там.

— А теперь, папа, считайте моря.

— Черное — раз, Балтийское — два, третьего не досчитаюсь.

— Считайте дальше, папа. Москалей разбито?

— Разбито, но все равно какая-то Россия будет.

— Будет. Почему бы ей не быть, но захочет быть в составе этой России Кубань?

— Не может она этого хотеть!

— Итак. А за ней и Дон, и Ставропольщина, и Надтерещина. А теперь скажите, тату, кавказские народы захотят самостийности?

— То они могут хотеть, но им немота вместе с твоим кумиром Адольфом даст?

— За немцев — другая беседа, как пришли — так и уйдут.

— Сынок, немота, пока не будет бит, не пойдет.

— То будет бита! Тату, наши генералы говорят… но нет, вам лучше этого до времени не знать.

— Понял, но ты же преклоняешься перед Адольфом.

— Это большой человек, папа, но ему не быть императором Ариане. Достаточно ему Европы.

— В Европе он долго не погуляет, англо-французы, как ты, Митре, говоришь, разорвут мирный договор с ним и ударят в спину, когда он ослабнет.

— Первое он ударит, очевидно, никто не верит в мирное соглашение, но пока она существует, нам надо думать о себе.

— О Империя Трех Морей? Третьего моря еще не досчитали.

— Будет третье — Каспийское! Кабарда, Осетия, Чечня, там Дагестан, если хотят, то получат свою независимость. Но также захотят с нами дружить. И мы им не откажем.

Бутылка коньяка опустела, а картофель только досмажилась. Господин Теофил вскочил и начал накладывать картошку с мясом у полумиски. Дмитрий на старинном кофейном мельнице молол кофе.

— Я сейчас, — господин Феофил вышел в свой кабинет и возвратился с бутылью сливовой настойки.

— Имперские офицеры употребляют эту скромную крестьянскую горилку? — спросил Дмитрия.

— Понемногу, как говорила моша Катрина, — ответил Дмитрий. — Папа, я хотел вас спросить…

— Спрашивай, — улыбнулся господин Теофил, — она в Черновцах. Чего покраснел, кавалере медали «Ночь Зализняка»? Она здесь с мамой. Отец ее, Юрий Мангер, волочится мирами, чем гендлює.

— Бедствуют?

— Вроде нет, ибо тот Мангер, хоть удерживает шлюх в Истамбуле и в Загребе, все-таки им толику присылает потому курвий сын зарабатывает неплохо.

— А краснею я, папа, от твоего цуйки. А она что делает?

— Мама ее шьет шляпки, а твоя Генця ходит в Университет. Недавно имела цурис с сигуранцою.

— Что, дальше ее тянет влево?

— Отдай так, потому что шили ей шпионаже в пользу большевиков и могла пойти к Дофтани, если бы не Берлинский сентябрьский пакт.

— Не думаю, чтобы она была комсомолисткою.

— И так уж нет, но полиция нашла у нее книги украинские с той стороны. Ну, там молодой Тычина, Волновой, пьесы Кулиша. Самое смешное то, что эти книжки и в подсоветськой Украине были запрещены.

— Не то она читает, тату.

— А что имела бы читать? — «Майн Кампф» того недоученного дурака?

— Папа, опять за рыбу деньги. Я понимаю, что наша дружба с немцами не вечна, но ведь Адольф Алоизович — фигура первой величины.

— Глыба! Матерый человечище!

— Именно так. А это кто так сказал?

— Еще один маньяк. Адольф прошлой неделе закопал его мумию где-то на Петербуржчине. Задурит вас Адольф, Митре, такой же мошенник, как его молочный брат Йосиф Прекрасный, одну волчицу сосали, одного отца Вельзевула детишки. Кстати, где теперь Сталин, поймали его?

— Да, папа, поймали, эти медали за так не дают, — сказал Дмитрий и показал на серебряный восьмигранник «Ночь Зализняка» на груди.

Господин Теофил с уважением немного помолчал. Выпили, заели, приступили к кофе.

— Задурит все равно Шикльгрубер, задурит!

— Папа, пока он здурить, Украину мы уже собрали, а если бы победил Сталин, то еще не известно, как бы все вернулось.