Осколки - Евгений Игоревич Токтаев

Таис безучастно кивнула.

— Ты не рада? Я думал, тебе нравилось там.

— Рада, — мёртвым голосом ответила афинянка, — там море, в Александрии. Я так долго не видела его…

Она легла и положила голову на грудь Птолемея, прижалась всем телом. Он обнял её.

— А регентом всё же будет Пердикка. Это решено. Александр вложил в его ладонь перстень. Хотя он скорее его просто выронил, пальцы не держали уже. Пердикка всё лез прямо к лицу Александра, всё спрашивал.

— Что спрашивал? — Таис чуть приподнялась на локте.

— Кому тот завещает царство. Как глупо. Сейчас нужно думать о тысяче важных вещей, а у меня из головы не идёт эта дурацкая мысль — что написать в дневнике. Последние слова величайшего из смертных.

— Какие они были?

— Он уже не мог говорить, Таис. Он ничего не сказал.

Заострённый кончик пустотелой тростинки танцевал над листом папируса. Эвмен писал очень быстро, но чёткость и красота букв от этого совсем не страдали, сказывалась многолетняя привычка, не зря же он с семнадцати лет сопровождал двух македонских царей со стилом и вощёной табличкой. Сын возчика из Кардии. Антиграф [2] царя Филиппа. Архиграмматик царя Александра.

Часто-часто вздрагивал огонёк масляной лампы, бился, будто птичка-невеличка в силках. Если на мгновенье поверить, что он и впрямь живой, то не мудрено понять, что за страх терзает неразумное существо. В непроглядной ночи по коридорам и залам дворца со стороны женской половины растекался надрывный плач. Даже не плач — вой, в котором оставалось совсем мало человеческого.

Бактрийская княжна, красавица Раухшана, Светлая, царица Роксана, жена повелителя Ойкумены, мертва. Она была непраздна, на седьмом месяце и клинок Мелеагра оборвал две жизни разом.

Старая Сисигамба, мать бывшего царя царей, Дарайавауша, Друга Правды и Справедливости, некогда принятая Александром с почестями, выплакала все глаза, отказывается от пищи. Благороднейший из смертных умер, кто теперь защитит её внучек? В бледные тени обратились младшие жёны Александра, Статира и Парисат. Обе не выходили с женской половины и даже не попрощались с умирающим повелителем, но ужас, что они пережили сегодня был куда как сильнее, чем тот, что выпал им на долю много лет назад, когда семья Дария оказалась в руках македонян.

Надолго в их памяти останется перекошенное злобой лицо Мелеагра, когда он с десятком сторонников ворвался в женские покои, перебив не ожидавшую нападения стражу, своих же вчерашних товарищей.

Камень в огород Эвмена — по долгу службы обязанный знать, или хотя бы угадывать, что на уме у каждого, кто близок к царю, такого поворота событий он просто не ожидал. Был уверен, что Мелеагр побежал за Арридеем, а тот направился совсем в другую сторону.

Но сейчас архиграмматик не покаяние своё папирусу доверял. Он умело подбирал слова, что должны предостеречь, встревожить и одновременно успокоить.

В дверь постучали.

— Входи, — позвал Эвмен.

На пороге появился молодой человек, лет двадцати пяти, среднего роста и сложения, гладко выбритый по македонской моде. Никакими особыми приметами он не выделялся. Разве что какой-то еле уловимой цепкостью взгляда. Едва войдя, он сразу же отметил, что Эвмен не один — в тёмном углу комнаты стояло кресло и оно не пустовало, там сидел человек.

Вошедший притворил за собой дверь.

— Поручение у меня для тебя, Антенор, — сказал Эвмен, — царское поручение. Знаешь, кто это?

Он кивнул на человека в тёмном углу. Тот встал и шагнул ближе к свету. Антенор снова бросил на него быстрый взгляд.

— Знаю. Радуйся, достойнейший.

— Радуйся и ты, Антенор, — с лёгким фригийским выговором произнёс по-эллински Кофен-Каувайча, младший из оставшихся к сему времени в живых сыновей некогда могущественного сатрапа Артабаза, что сначала сражался с Александром, а потом покорился и был македонским царём обласкан и одарён властью. Это несмотря на то, что старший его сын, неугомонный Фарнабаз, неоднократно битый, пленённый, из плена бежавший, продолжал числить Искандера Двурогого врагом. Как было известно Эвмену, ныне он отсиживался на Родосе у родни своей матери-эллинки. А младшие его братья оказались при дворе покорителя Азии и вовсе не в качестве пленников.

— Хорошо, что знакомы. Вам вместе теперь ехать в Пергам, — сказал Эвмен, убрав стило и закрыв чернильницу.

Немного подождав, пока чернила высохнут, он свернул папирус, засунул его в поданный Кофеном футляр и протянул Антенору.

— В Пергаме отыщете Барсину и Геракла.

— Не надо искать. Все знают, где живут, — сказал Кофен.

Эвмен никак на его слова не отреагировал.

— Кофен едет с тобой, Антенор, дабы сестра его безоговорочно поверила каждому слову в этом письме. Ты ведь знаешь уже, что произошло?

Антенор кивнул.

— Мальчик теперь — последний из Аргеадов по мужской линии.

Эвмен откинулся на спинку кресла, сцепив пальцы перед собой в замок.

«Вот ведь, какой жребий вынули боги… От Геракла пошёл род македонских царей и Гераклом же и завершается. Завершается? Это ещё посмотрим».

— Ваша задача — надёжно спрятать мальчика и его мать. От этих…

Он неопределённо мотнул головой.

— Сейчас они и слышать не хотят, чтобы назвать незаконнорождённого царём, но кто знает, что будет потом. После того, что тут сегодня произошло, лучше мальчику исчезнуть. До поры.

— Не волнуйся, господин архиграмматик, то есть прости, хшатрапава, за сестру я кому угодно горло перегрызу, — бодро заявил Кофен.

Эвмен усмехнулся.

— Сатрап… Без сатрапии. Великую честь оказали. Каппадокию с Пафлагонией ещё только предстоит завоевать.

Он взял со стола кожаный мешочек и вытряхнул из него себе на ладонь серебряную тетрадрахму с рогатым профилем Александра, неровно сломанную пополам. Протянул Антенору одну из половинок.

Симболлон.

— Возьми. Отдашь Барсине. Пусть сбережёт. Скажешь ей, что человеку, который предъявит вторую половинку, она может доверять.

Антенор сжал половинку симболлона в кулаке.

— Ступайте. Готовьтесь, — сказал Эвмен и, когда они повернулись к двери, добавил, — помните, от вас теперь зависит будущее всего царства.

Антенор молча кивнул.