действием колдовского дурмана становились все быстрее и резче – вот, сорвав с пояса бубен, она пустилась в пляс, выкрикивая песнопения, бывшие древними еще в те времена, когда аварские орды впервые вторглись в Паннонию.
Сээг! Сээг! Сээг!
Услышь меня, о Хозяйка Земли и Воды,
Черная Лягушка,
Не-Имеющая-Сердца-И- Печени,
Посреди гнойного моря восседающая,
Мать многоголовых мангусов,
Будь ко мне благосклонна в эту ночь.
Как Хар-Меклэ, Лягушка-Бык,
Держишь ты земную твердь.
Так и ты будь мне опорой и придай сил.
И исполни мое прошение!
Сээг! Сээг! Сээг!
Крики становились все более жуткими, слова - все менее разборчивыми, превращаясь в подобие утробного лягушачьего кваканья - и все громче разносился отовсюду ответный зов. Множество лягушек и жаб выпрыгивали из воды, забираясь на цветы лилий, на землю и поваленные бревна, пока все болото не покрылось сплошным блестящим, шевелящимся ковром. Жадные языки беспрестанно стреляли, схватывая с воздуха мельтешащих поденок, снова и снова набивая ими ненасытные утробы. Очень скоро лягушкам присоединялись рыбы, что выпрыгивали из воды, хватая поденок прямо на лету, затем тритоны, ящерицы, ночные птицы и летучие мыши. Даже хищные стебли пузырчатки, которой обильно поросла водная гладь, то и дело улавливали в свои хитроумные ловушки отчаянно пляшущих насекомых. Словно весь Жабаль вдруг превратился в непрестанно движущуюся, хватающую, жующую, сглатывающую и вновь хватающую оргию всеобщего пожирания.
Неда, прервав свой пляс, рухнула на колени рядом с большим плоским камнем, оставшимся от развалин старого здания. Из мешочка на поясе она достала восковую фигурку, изображавшую крепко сложенного мужчину с массивным носом и широкими плечами. К его макушке крепились человеческие волосы, явно настоящие - черные и слегка вьющиеся. Одеждой же ему служил клочок красной материи, обвернутый вокруг туловища. Неда бережно уложила фигурку на камень, после чего молниеносно, словно хватающая цапля, выдернула из воды огромную жабу - тварь настолько обожралась поденками, что уже не могла двигаться, - и положила ее поверх воскового изображения. В следующий миг Неда сорвала с пояса нож и пронзила им жабу и фигурку. Алая кровь, брызнувшая во все стороны, залила и камень и руки шаманки.
- Поденки-однодневки, год на дне, день на свету, смерть на ночь, - хрипло зашептала Неда, - как вы, в один день рождаясь и умираете, так и орды врагов моих да сгинут безвозвратно, на дне реки, в утробе Хар-Мекле. Кровь к земле, жаба к дождю, поденка к смерти. Восстань из глубин земных о Черная Жаба, Земледержица, сотряси мир от недр земных до сводов небесных, открой путь всем водам мира. Распахни ненасытную пасть свою, о Мать всех матерей, и поглоти врага моего, как дети твои пожирают поденок. И да будет слава ворога моего столь же мимолетна, как и жизнь однодневки.
Она говорила все громче - и в ночном небе, доселе безоблачном, неведомо откуда собирались темные тучи, закрывая собой Луну. Огромные облака клубились, принимая причудливые очертания, постепенно обретая форму уродливой жабьей морды, расплывшейся в глумливой усмешке. Лягушачье кваканье стало просто оглушительным, когда Неда перевернула камень, сбрасывая в воду мертвую жабу вместе с человеческой фигуркой и накрывая их сверху плитой. В тот же миг в небе прогремел гром, ярко блеснула извилистая молния и на Жабаль упали первые капли дождя.
— Империя всегда возвращается за своим — так выпьем же за это!
С этими словами высокий мужчина поднял золотой кубок украшенный рубинами. В кубке плескалось гранатовое вино, столь же красное, как и укрывавший широкие плечи пурпурный сагум, наброшенный поверх золоченого клибаниона. Также мужчина носил синие штаны, расшитые золотом, и высокие красные сапоги, украшенные жемчугом. Мускулистые руки защищали паникеллии, отчеканенные в восточном стиле. На блестящих нагрудных пластинах чернело изображение раскинувшего крылья орла — древний символ Рима, забытый за века, но воскрешенный басилевсом Константином.
— Как даже самый лучший конь немного стоит без умелого наездника, так и империя облекается подлинной славой, лишь когда ее ведет достойный басилевс, — грузный Афанасий, стратиг Македонской фемы, поднял в ответ кубок — лишь благодаря тебе, Империя вновь вернулась в Сингидунум.
— Волею Господа, да будет это только началом, — усмехнулся басилевс, одним махом опрокинув кубок. Насмешливо посмотрел на сотрапезников — Афанасий смог осушить свой сосуд только в три глотка, а молодой красавец Теодор, стратиг Фракиийской Фемы и вовсе не справился с задачей: пытаясь сравняться в лихости с императором, только расплескал половину, залив тунику шафранового цвета. Да, слабоват нынче грек, где ему тягаться с потомком германских наемников, традиционно крепких на выпивку. Даже внешне император отличался от приближенных: черные вьющиеся волосы, смуглая кожа и крупный нос выдавали сирийскую кровь, от предков по материнской линии, но серые глаза, высокий рост и крупное мускулистое тело напоминали о германских наемниках, один и которых, более века назад, и сел на престол в Константинополе под именем Тиберия Третьего. Впрочем, может, оно и к лучшему, что император так отличается от своих стратигов: тот же Теодор, оплошав в малом, может, не станет замахиваться и на большее — пусть привыкает к мысли, что тягаться с басилевсом не стоит ни в чем. К сожалению, эту мысль не вобьешь в головы всем стратигам, евнухам, комитам и прочим змеям, что так и вьются у престола в Константинополе. И что особенно прискорбно, еще труднее это понимание дается варварам, — как врагам, так и вроде бы союзным.
Константин не без
