коронации обязаны будут вернуться. Там и посмотрим, может, среди этих товарищей кто-то умный затесался. Что-то понять о них по Сашкиному дневнику было невозможно. Он почти никогда не оценивал людей по каким-то профессиональным навыкам. Всё было на уровне понравился — не понравился. Ну, может, ещё возможно, у некоторых с ним совпадали взгляды. В любом случае, нужно хотя бы поговорить с ними, чтобы какое-то мнение составить.
Дорога тем временем стала ровнее, и нас уже не болтало в карете, как нечто малоаппетитное в проруби. Молчание затягивалось, и тогда Васильев, тяжело вздохнув, спросил: — Я буду восстановлен в своих должностях?
— Не во всех, — покачав головой, я резко стукнул в стену кареты кулаком. Кони сразу же начали замедлять шаг. — Пока только в качестве казначея. После коронации я вернусь к этим вопросам. Но доклад о текущих проблемах я жду в ближайшие дни.
— Но я могу сообщить, как обстояли дела только до моей отставки, — напомнил мне Васильев.
— Этого будет достаточно. Я не думаю, что за то время, пока вы были отстранены, что-то существенно изменилось. — Карета остановилась, качнувшись в последний раз, и дверь начала открываться.
— Разрешите задать ещё один вопрос, ваше величество? — Я уже начал подниматься, чтобы выйти, но всё же посмотрел на него и кивнул в знак согласия.
— Задавайте, Алексей Иванович.
— Казнённые господа во главе с Петром Паленом действительно виноваты в том, в чём их обвиняли? — он спросил это на редкость спокойно, словно об урожае свеклы интересовался.
— Да, — также спокойно ответил я. — Эти мерзавцы оказались продажными шкурами и продали родину. Надо сказать, сумма была приличная, они явно не продешевили.
— Я предоставлю вам доклад, ваше величество, как только мы прибудем в Москву, — Васильев сказал это, слегка улыбнувшись. Я так и не понял, зачем он вообще задал мне этот вопрос. Что на самом деле хотел увидеть и увидел ли?
— Ваше величество, что-то случилось? — дверь кареты передо мной распахнул Бобров.
— Да, Юра, случилось. Я внезапно понял, почему предпочитаю ездить верхом. Надеюсь, мой конь под седлом? — легко выпрыгнув из кареты под ироничное хмыканье Васильева, я с трудом сдержался, чтобы не потянуться, расправляя затёкшие мышцы. На меня было устремлено слишком много взглядов, чтобы я почувствовал себя неуютно и ограничился потиранием шеи. — Так что с конём, Юра? — повторил я вопрос.
— Сейчас его подведут, ваше величество, — Бобров обернулся и показал кому-то кулак.
Потекли минуты ожидания. Я нетерпеливо посматривал на начальника охраны нашего поезда, который начал под моим взглядом слегка суетиться.
— В чём дело, Юра? Моего коня срочно понадобилось подковать, а за кузнецом в соседнюю деревню поехали? Что происходит? — спросил я Боброва, нахмурившись.
— Не знаю, — теперь уже нахмурился Бобров. — Разрешите я отлучусь, чтобы выяснить, в чём дело? — дождавшись моего кивка, он быстро отошёл, чтобы выяснить, где заблудился конюх, в обязанности которого входило ухаживать за моим Марсом.
Оставшись в относительном одиночестве, я задумался, вспоминая последние дни в Петербурге перед отъездом в Москву.
Как я и просил Макарова, дело арестованных заговорщиков закрыли довольно быстро. Все они были приговорены к смертной казни через повешение. Князь Волконский что-то пытался кричать про благородное обезглавливание, на что я ему прямо сказал, что обезглавливание надо заслужить. А продажные шкуры не стоят даже той верёвки, на которой их вздёрнут.
Правда, я пощадил их гордость и свои нервы и распорядился сделать казнь закрытой от общественности. Их повесили во дворе Петропавловской крепости, и никаких казусов с верёвками не произошло, как это, помнится, было с декабристами в той истории, которую я помню. Надеюсь, что в этой, ну пусть будет, вселенной декабристы просто не случатся. Не после того, как каждый из оставшихся в живых заговорщиков полностью расплатится за свою дурость.
Судя по докладам, предоставляемых мне ежедневно Макаровым, остальные заговорщики пока сидели тихо, как мыши под веником, и украдкой крестились, чтобы избежать подобной участи. Особенно всем понравилась конфискация имущества. И если некоторые особо горячие головы вполне могли этой самой головы лишиться во имя высоких идеалов, то вот оставить семью практически без средств к существованию способен был далеко не каждый. Хотя я не зверь и не приказывал выгрести всё подчистую. По одному дому и по паре деревушек семьям оставили, чтобы они банально с голоду не преставились. Ведь их не только имущества лишили, но и всех придворных званий, которые очень так неплохо оплачивались. А ещё семьи казнённых были отлучены от двора до отдельного распоряжения.
Как результат, — те же Муравьевы-Апостолы были вынуждены мальчиков из Парижа забрать, потому что денег для содержания их во французских пансионах попросту не было. И это я считал прекрасной профилактикой декабризма.
Вообще я морально готовил себя к тому, что в Москве ко мне пойдут паломники из этих опальных семей, чтобы я их чуть-чуть простил в честь собственной коронации. И сейчас моя голова была забита несколькими вещами: бюджетом и пустой казной, предстоящими нашествиями просителей всех мастей и прибытием Сашкиных друганов. И, как это ни странно, пересмотром придворных должностей. Потому что мне кажется, что это какая-то бездонная дыра, высасывающая из бюджета миллионы, которые вполне могут пойти на более необходимые вещи. На дороги, к примеру.
Хотя большого оглашения казни в газетах не было, так, пара сухих строк, люди Макарова разгоняли слухи по салонам до состояния шторма. Александр Семёнович оказался, как ни странно, совершенно беспринципным типом, не гнушающимся даже откровенными провокациями. И это при том, что более преданного короне человека можно было и не найти, даже если искать, приложив все усилия. Как в нём всё это уживалось, для меня оставалось загадкой. Благодаря его усилиям удалось выявить ещё парочку совершенно упоротых типов, но остальные проявили невиданную стойкость или хорошую обучаемость, тут смотря с какой стороны подходить.
— Что-то случилось, ваше величество? — из кареты вышел Васильев, а я вздрогнул, настолько внезапно прозвучал его голос. — Почему мы стоим?
— Потому что мне не могут подвести коня, — ответил я, глядя в ту сторону, куда убежал Бобров. — Не удивлюсь, если узнаю, что Марса по дороге потеряли, или что его умудрились свести цыгане.
— Ну что вы, ваше величество, разумеется, никто Марса по дороге не терял, — Васильев принялся прохаживаться вдоль кареты, разминая ноги. — И цыгане никогда не смогли бы
