Ознакомительная версия.
Когда он рассказал об этих снах брату, тот удивленно пожал плечами.
– Это странно, что карга смогла под крылом Морфея к тебе проскользнуть.
Барис вытянул из-под рубахи нательный крестик, поцеловал его и бережно уложил обратно.
– Крест, он для всех таких ведьм, кто в Бога не верует да с дьяволом в карты передергивает, самый что ни на есть запор на души человеческие. Пока на тебе освященный знак Господа нашего, ничего она тебе не сделает. Спи спокойно. А чтоб легче тебе стало, я нашего священника попрошу причастить тебя. Исповедь пройдешь, тела Христова вкусишь и чистым станешь, от скверны, что на тебе эти чародейки оставили, избавишься. Сны и пропадут.
Он тихо выругался.
– Тьфу! А я еще, дурак, сожалел, что их из деревни поперли. Знал бы, что такое с братом сотворят, сам бы на перекрестке закопал, да кол в сердце вбил.
Разговор прошел и забылся, а чувство нехорошее на душе осталось. Было в выражении лица старой знахарки, в ее глазах, в мимике что-то такое, не вязавшееся со зловещим образом, описанным братом. И вечером, ложась спать, Алексей незаметно снял с шеи крестик.
От ожидания чего-то таинственного сон не шел долго, но глубоко заполночь усталость взяла свое. Едва глаза смежил легкий бриз первых грез, как в дрему Потемкина ворвался образ старой цыганки.
– Наконец-то. Погоди, не бойся, ничего тебе плохого я не сделаю…
Лицо Боны было осунувшимся и изможденным, седые патлы волос растрепались, глаза стали тусклы и безжизненны.
– Умираю я, – начала она разговор. – Османы, почитатели шестого пророка вашего, верят, что ведьму нельзя убить просто. А нас, езидов, они давно только за прислужников своего иблиса огненного и держат.
Лицо старухи исказила судорога ярости.
– Глупцы! Морят нас голодом, замуровали в стене и ждут, когда мы умрем. Думают, что высушив оболочку, запрут дух детей Езида в сосуде скорби и не выпустят нашу душу. Дважды глупцы, о проклятые потомки шелудивых дворовых сук! – она нагнулась к лицу юноши. – Слушай, слушай внимательно и не перебивай.
Ведьма спешила.
– Я знаю, что ты не тот, кем тебя видят люди. Знаю, что не из мира этого. Когда поняла, то бежала из селения, – она закивала, отчего всколоченные волосы пришли в хаотическое движение, создавая вокруг старухи некий ореол. – Да, да, бежала, даже если эти боровы вокруг тебя и уверены, что выгнали меня силой.
Голос Боны скрипел все тише:
– Слушай, о человек не из моего мира, слушай и запоминай. Я знаю также, как помочь тебе. Будь ты быстрее, ты бы спас нас обоих, я верю, у тебя хватило бы для этого сил… Но ты не успеешь – это мой последний день на земле. Слушай, человек, – голос, такой яростный в начале разговора, становился все глуше и глуше. – Умирая, я все что знаю, передам внучке, кровинушке моей, моей Френи. Сына я не нашла, так что внучку потерять не имею права. Слушай! Я передам, а ты возьмешь ее, вытянешь из этого каменного мешка и получишь в награду то, что хочешь больше всего. Она поможет тебе, чужак, найти человека, способного вывести твою душу отсюда в тот мир, из которого ты родом…Если ты вытянешь Френи отсюда живой, она сделает это – клянусь кровью ее и своей!
Цыганка громко охнула и закачалась. Видимо, сеанс такой связи отнял у нее последние силы:
– Верь мне, человек… Верь мне, ибо я умираю, и уже нет сил убеждать тебя дольше.
Алекс смог только спросить:
– Ка-ак?
Старуха отмахнулась.
– Захочешь, увидишь сам… Мы в новой крепостной стене у Котора. Ты найдешь… Спеши, человек не из моего мира. Спеши!.. И помоги моей внученьке, если уж не смог помочь мне…
Образ пропал. Потемкин проснулся.
Он долго плескал себе в лицо холодную дождевую воду из ведра на крыльце. В доме раздавался могучий храп Бариса и тонкие рулады старого Мирко. Вокруг простиралась заснувшая деревня, над головой манила бездонная звездная бесконечность, было муторно и страшно.
– Как?! – он вспоминал последние слова старухи, ее предложение и понимал, что ему сейчас бросили то, на что он уже не мог и надеяться. Пускай ниточку, но надежды! – Как?!
Чью помощь она сможет предложить? Кого надо найти? Кто может ему помочь? Ему, заброшенному почти за двести лет до собственного рождения, в тело другого человека? Кто еще способен на перенос души через время, если тот, кто сделал это, мертв там, в веке двадцать первом, и еще не рожден здесь, в веке девятнадцатом?
И тут же в голове всплыл давно очевидный ответ. Алекс застонал от собственной неспособности заметить то, что все это время лежало на поверхности под самым его носом. Губы парня сложились и выдали единственно правильный вариант:
– Нелли!
Жжение в груди парализовало легкие. Хотелось вздохнуть, но каждое движение отзывалось такой болью, что скрюченное в агонии тело отказывалось повиноваться.
Нелли умирала.
Ощупью она нашарила руку деда. Старик упорно читал над головой заклинание. Что-то свое, древнее, забытое.
В низу живота начал разливаться холод. Не прохлада, не легкие мурашки озноба, а пробирающий, леденящий, превращающий теплое податливое живое тело в абсолютное ничто хлад смерти. Из глаза потекла одинокая слеза.
Как же хотелось жить! Не важно как, лишь бы еще вдыхать ароматы цветов, ощущать на ладонях чужую руку, пропускать через пальцы журчащую воду по утрам, смеяться, петь, разговаривать, думать! Как хотелось жить!
Нелли одними губами начала повторять за дедом слова заговора. Непонятные, чужие.
Она верила, что даже на краю он еще способен побороться… За нее, за себя. А раз так, значит, она тоже должна… Верить, искать, пробовать.
Слова начали приобретать смысл, складываясь в воспаленном сознании в причудливую мешанину ярких необычных картин. Фантасмагорию, бред. Неужели такое приходит в последние мгновения? Или?
Она ощутила короткое пожатие.
В комнату влетел Алекс. Его лицо расплывалось в дымке, таяло и отекало, странно меняясь, оплывая, обретая незнакомые черты и краски.
Дед говорил, но она не различала слов – лишь старалась удержать сознание от падения в заготовленную яму небытия. Будто что-то последнее, слабое, шаткое, тонкое, держало ее на краю.
Сухая рука легла в ладонь. Холод в низу живота замер на долю секунды.
Голос деда окреп.
И она упала…
Звук поначалу показался далеким и чужим. Кто-то тер железом по дереву. Шум повторился, отозвавшись в голове взрывом боли, и Нелли ойкнула.
Сморщенная старуха в засаленном переднике изумленно остановила работу, отложила скребок. А затем кинулась к лежащей в углу девушке.
– Фирюза, деточка! Ты меня слышишь? Ты понимаешь, что я говорю?!
Ознакомительная версия.
