— За Аню не беспокойся, она здорова, о ней заботятся!
Потом меня вытолкали за дверь.
На следующий день с утра был в «Горках». Ленин подготовил перечень вопросов, ответы на которые хотел бы знать завтра. «Я так быстро не успею» – запротестовал я. «Сколько вам надо времени?» – раздражённо спросил Ильич. «Дня три, не меньше». Ленин сокрушённо вздохнул: «Что с вами поделаешь! Но и не больше!» Мне кажется, что он не осознавал того факта, что мне надо мотаться в Питер и обратно. После «Горок» заехал на кладбище, положил цветы на Машину могилу. Потом поехал в больницу навестить Шефа, но к нему меня не пустили, сказали, что после моего вчерашнего визита больному стало хуже.
— Значит, ты считаешь, что Ильича никто силком в «Горках» не удерживал? — спросил Сталин, когда я явился к нему с докладом о поездке в Москву.
— Нет, — твёрдо ответил я. Слово, данное Крупской, надо было держать. — Может слегка сгустили краски с диагнозом, но постельный режим Владимиру Ильичу был показан точно!
— Хорошо! — сказал Сталин.
Я положил перед ним составленный Лениным вопросник, и предупредил, что ответ нужен не позднее чем через два дня.
— Хорошо, — ещё раз повторил Сталин, — к твоему отлёту ответы будут готовы.
— Как к моему? — вырвалось у меня. — Это что, опять лететь мне?
Сталин усмехнулся в усы.
— Мы тут посоветовались, и решили, что более надёжного связного между Лениным и Совнаркомом, чем нарком ГБ, нам не найти!
— Ничего, сдюжишь! — сказал Васич.
— Мишку будешь навещать! — сказала Ольга.
— Бедненький ты мой… — сказала Наташа. Одна она мне и посочувствовала.
ОЛЬГА— Только не подумай, что я пришла обмывать твои генеральские погоны!
— Да ничего я такого не думаю, — пробурчала я, пропуская Сашку в прихожую.
Честно говоря, пускать её не сильно-то и хотелось. Вчера обмывали моё генеральское звание. Вроде бы и скромненько. Вот Васич с утра подорвался на работу, а я отзвонилась дежурному, сказалась больной. Надеюсь, подчинённые отнесутся к моей хворобе с пониманием. Похмелье на Руси завсегда вызывает уважуху. Только это что же получается: я одна вчера и наклюкалась? Ладно, Глебушка мать такой не видит. Нету сладенького моего дома, гостит у тёти Наташи. У неё всё одно в квартире детский сад, одним больше – не помеха.
Пока тащилась поперёд гостьи на кухню, в моём трещащем чугунке сварилась дельная мысль: есть теперь с кем опохмелиться! Потому без лишних разговоров тащу на стол всё, что осталось после вчерашнего, плещу по бокалам винище:
— Бум, подруга!
Торопливо хватает бокал, чокается им об мой, и тут же добавляет:
— Но только не за твои погоны.
— Говорила уже…
Дались ей эти погоны…
С Сашкой Коллонтай мы сошлись на почве её беспробудного блядства. Господи, что я говорю! Не слушайте вы меня, я сегодня злая.
Дело было на каком-то светском рауте, где я присутствовала как мужняя жена, потому была в цивильном. Васич шёл нарасхват. Я поначалу за ним таскалась, потом потихоньку отстала, он вроде и не заметил. Ну и ладно. Пошла искать кого из наших. Никого не нашла и заскучала. От той самой скуки стала разглядывать публику – обычно она мне до фонаря. И заприметила одну шуструю бабёнку. Симпатичная, хотя уже не молодуха. Навроде меня. Только я стою скромненько в сторонке, шампанское мелкими глотками потребляю, а она себе другую забаву придумала: мужиков дразнить. То одного бедром зацепит, то другого. Я на эти шалости до поры сквозь пальцы смотрела, пока она вокруг моего Васича не стала круги наворачивать. Отставила я шампанское в сторону, уличила момент, поймала барышню за локоток и отволокла в сторону. Смотрит недоумённо, но без страха.
— Ты, — говорю, — милая, коли до мужиков охоча – так то не моё, конечно, дело. Однако ежели на моего глаз положишь, то я его тебе быстро на твои вторые девяносто натяну!
Так и сказала без скидки на времена. Всё ли она из сказанного поняла, про то не знаю, только глянула на меня то ли оценивающе, то ли даже с уважением, и спрашивает:
— Это который твой-то?
— Да вон тот, — говорю, — красивый военный, вокруг которого все тут вертятся.
— Генерал Абрамов?
Теперь в её взгляде точно уважение появилось.
— Видный, — говорит, — мужчина. Только ведь и мой не хуже!
— Покажи! — требую.
— Так вон он, в морской форме, с бородой.
— Дыбенко, что ли?
Тут я стала что-то припоминать.
— Постой, — говорю. — Так ты та самая Коллонтай, что своим гражданским браком всюду козыряет?
Выпрямилась гордо и отвечает:
— Не Коллонтай, а Дыбенко!
Только меня это не смутило. Меня ж разве гражданским браком удивишь? Вот так мы и познакомились. Стали ли после этого подругами? Сложный вопрос… Бабская дружба – материя тонкая. Однако встречаться стали периодически. Тянула нас друг к другу какая-то непонятная нам обеим сила. Может, тут сыграло свою роль то, что я её политические закидоны воспринимала без раздражения? Спорила, конечно, но вяло. Я ведь баба аполитичная. Однако с начала мятежа не виделись. И вот – явилась.
После второй мне заметно полегчало. А Сашка чуть захмелела. Налила я ей, себя пропустила, спрашиваю:
— За Павла просить пришла?
Она головой помотала, вроде как в отказе, схватила бокал и жахнула. Только потом спросила:
— А ты чего?
— Я всё. Только ты на мой вопрос не ответила.
— Нет, — говорит. — Ни за кого я не пришла просить: ни за Павла, ни за себя. Просто хочу, чтобы ты мне объяснила, почему всё так произошло? Почему наши бывшие товарищи травят нас теперь, как зверей каких?
— Так уж и травят, — не поверила я. — Что-то ты, подруга, на затравленного зверя мало похожа. Вон, на свободе ходишь, не в клетке сидишь.
Сашка мне бокал тянет, мол, плесни ещё. А мне что, жалко?
Жахнула, и со слезой говорит:
— Не понимаешь ты. Моральная травля порой куда страшнее травли физической.
— Вот что, — говорю, — подруга. Хватит пить, пойдём-ка на диванчике присядем.
Отвела Сашку к дивану, усадила рядышком. Ткнулась она мне лбом в плечо и разрыдалась. Глажу её по волосам, и как бы успокаиваю:
— Терпи, милая. У нас, русских, ведь как? Любить так любить – гнобить так гнобить. В большом мы полутонов не приемлем. А, с другой стороны, чего вы ручонки свои шаловливые не попридержали, зачем от слов к делу перешли?
Сашка уже проплакалась, голову с плеча моего убрала, но отдвигаться не стала.
— Ты Лёлька, — говорит, — хороший человек, но в политике не смыслишь ни черта! Такова логика революционной борьбы: от слов – к делу!
