Было ему лет 15 или 16, когда отец впервые взял его на зачистку территории. И хоть Андрей уже неплохо рубил ветки шашкой, неплохо стрелял из лука. Но все оказалось не так, как он себе это представлял. Мутант не ветка, и ни в какую не хотел умирать. Наоборот, он пытался убить Андрея. И лишь когда шашка младшего Сивуча вошла мутанту в мягкое брюхо, Андрей запомнил и тот стекленеющий взгляд, полный боли и ненависти, и то с какой легкостью вошла сталь в теплое, живое тело. Переболев одну ночь, он больше никогда не смотрел тому, кого убивал, в глаза, никогда не останавливался на полпути добивая врага, не обращал внимание на то, кто перед ним: женщина, старик, ребенок…Это все были нелюди. А значит, места им не было на этой земле. Сейчас же Андрей был в смятении. Наверное, от того, что не планировал убивать. Ему нужно было допросить незнакомца. Взять в плен, и допросить. Вызнать о месторасположении лагеря врага. Чтоб тот указал, довел полковника до их гнезда. А оно вон как вышло. Напрасная, бессмысленная смерть. И несуразно лежащий труп на лестнице.
Обыскав убитого, Сивуч ничего интересного не нашел, кроме металлической трубки непонятного назначения. Свистулька, что ли? И лишь когда обнаружил на поясе деревянную коробочку с маленькими стрелами заботливо покоящимися наконечниками в тряпочке, он все понял. Стрела идеально входила в трубку. Аккуратно взяв стрелу за оперение, он ткнул наконечником в руку покойника. И увидел, как чернеет кожа в месте укола. Страшное оружие. Надо бы осторожнее с ним, подумал Андрей. Потоптался немного перед трупом и вернулся к своему занятию.
Опраксин оказался неподъемный. Как же много в человеке этого самого…Жалости или сострадания к покойному Сивуч не испытывал, даже несмотря на то, что тот погиб возможно из за Андрея, защищая своего командира. Но в то, что Опраксин вступился из добрых побуждений или чувства долга перед командиром, Андрей не верил. Прапорщик просто понимал, что без командира его самого кончат. Не любили его, еще мягко сказано…Ненавидели многие. Что и произошло. Вот, черт! Андрей споткнулся на лестнице, пятясь задом, и упал, роняя тело Опраксина. Прапорщик гулко стукнулся головой по щербатой бетонной ступеньке. Ерш твою медь! Сам полковник больно стукнулся копчиком.
Но что это? Из кармана покойного рассыпались желтые цилиндрики. Патроны. Патроны из пистолета полковника? И чтобы это значило? Андрей так обрадовался патронам, что даже боль в копчике прошла. Кто-то из его обоймы патроны вытащил? Не мог же покойный пока Сивуч был в отключке, патроны повытаскивать? Его же самого в этот момент убивали. Хотя мог. Кто же его знает, что происходило на самом деле, когда Андрея по голове тюкнули?
— Раз, два, три, четыре, пять, шесть…
Андрей задумчиво чесал в затылке. Арифметика не сходилась. В обойме было 7патронов. Один ушел на Кочура, еще один на Курбана, царство ему небесное. Осталось 5. А их шесть? Стоп. Еще один проделал дырку в трубе! Итого, должно остаться 4. Хм, получалось, что у Опраксина были свои патроны? Для чего? Пистолета у прапорщика сроду не было. Или Опраксин по извечной своей домовитости и скупердяйству тащил в карман все, что плохо лежит? Очень сомнительно, что такой раритет плохо лежал…А чего тут голову ломать, не важно откуда, важно что они есть. То ли прапорщик полегчал на целых сто грамм, то ли сил у Андрея прибавилось. Но до могилы он дотащил его довольно быстро.
Воткнув крест в рыхлую горку. Полковник встал у края и подумал, что надо бы сказать что-то. Сказать. Как это умел говорить отец: 'Бойцам, павшим в борьбе за человечество!…Наше дело правое, победа будет за нами! И т. д. и т. п.'. Отец умел говорить, короткими и четкими фразами, которые придавали смысл войне, и верилось, что не зря все это…Ничего такого Андрей сказать, не мог. Грустно постояв у могилы, он расстегнул кобуру, вытащил пистолет и выстрелил в воздух. Кажется, так в старину хоронили погибших в бою. Грозили небу. Мол, мы живы и есть, кому отомстить за погибших. И это правильно. Он отомстит. Завершит то, что начато очень давно. Потому, что больше некому это завершить.
Развернувшись, полковник Андрей Викторович Сивуч пошел в подвал, где его ждала пухлая папка полная непонятных документов. Потрепанная папка с засаленными грязными тесемками.
***
Темнело быстро. Странно. Вроде и времени еще не много. Я заметил за нашей спиной темное бурое марево. Словно тьма, не дожидаясь пока сядет солнце, бурым пятном заливало небо, стремительно приближалась к нам. Воздух как-то стал по-особенному сух. Повеяло легким обжигающим ветерком. Если бы это произошло в городе, да осенью. Я с уверенностью мог бы заявить, что скоро будет дождь. Но летом в пустыне дождь? Собаки, сопровождающие нас, куда-то пропали. Они по-прежнему были рядом. Чувствовал их, хоть и не видел. Что-то не то… Бурое пятно быстро разрасталось на горизонте и приближалось к нам, и мы догадались, что это.
— Буря!
Когда первые струи песка ударили нас по щекам, больно, жестко, словно пощечина разгневанной женщины. Мы развернулись, подставив упругим струям спины. Сели, закрыв голову расстегнутыми куртками, чтобы не дышать песком. Спрятать глаза. Но песок все же забивался в волосы, в уши, в нос. Каким-то непостижимым образом поддувал снизу курток, лез через щели. Это была мука. Невозможность избавится от песка, спрятаться, прекратить это издевательство, приводила меня в бешенство. Сволочь! Садист! Так, кажется, назывался человек любящий мучить других. Господи! За что нам это?
Ветер пытался сорвать с нас одежду, уронить на землю и покатить как десятки, сотни перекати-поле, что пронеслись уже мимо нас. Пытался засыпать нас песком, похоронить навсегда среди гигантского безжизненного поля, имя которому, пустыня. Все живое спряталось, сгинуло непонятно куда, спасаясь от бури. Лишь два идиота покорно сидели в ложбине между барханами и ждали, когда их занесет песком. Как же я ненавижу этот песок, эту изнуряющую жару, выжимающую с тебя все соки, выпивающую тебя без остатка. Недаром люди придумали ад. Где безумно жарко, где нет спасения. Они просто знали, что ад это буря в пустыне, с которой никто не в силах ни справится, ни вынести. Она не знает жалости, не знает сострадания. Она просто мучает и убивает все живое, все, что осталось живое… А что не добила она, добьют выросшие здесь твари.
— Приготовься! — ору я Сивучу, сквозь громкий и злобный шепот песка, — Они уже рядом!
И песок тут же забивается мне в рот. О!Господи! И нет ни глотка воды, чтобы сполоснуть рот, и выплюнуть этот песок. Я захожусь в кашле, пытаясь выплюнуть песок, и он через открытый рот проникает мне в горло. Надо же, эти сумасшедшие собаки дождались своего часа. Они решили напасть именно сейчас, зная, как мы беспомощны. Им не помешала буря? Очень это уж как-то по-человечески, выждать благоприятных обстоятельств. Нормальные животные, все попрятались, но не эти. Они сначала сделали вид, что уходят. А теперь вернулись.
Я нащупал рукой тесак и держу его перед собой на коленях. Собаки медленно заходят с двух сторон. Одна со спины полковника, другая с моей. А где же третья? Не чувствую. Что они задумали? Полковник тоже напрягся и держит руку на шашке. Вот сейчас, вот еще чуть-чуть и кровь закипит в жилах собак, и они не выдержат охотничьего напряжения и азарта, и прыгнут. И тогда нужно ударить влет, ни секундой раньше, ни мгновением позже. И все будет кончено. Можно будет подыхать от бури с чистой совестью, что ни одной твари меня в этой сраной пустыне не удалось ухайдокать.
— Да! — кричу я полковнику, чтобы предупредить. А сам с разворота рублю воздух. Полковник что-то там делает со своей собакой, смотреть в его сторону мне некогда, но думаю, не по шерсти гладит. Но и у него мимо. Собаки отскочили и молча, стоят рядом выжидая. Подражая полковнику кручу тесаком замысловатую фигуру в воздухе, а попросту широкую восьмерку, чтобы не подошли. Почти ничего не вижу, песок забивает глаза. И друг меня озноб пробил. Теплые пульсирующие комочки приближаются, одна, четыре, шесть…Третья привела собратьев на ужин.
— Бежим Сивуч! Стая!
— Куда???!
Совершенно четко понимаю, что не убежать. Стоит мне развернуться к собаке спиной, и она прыгнет. А скоро подлетят остальные. И именно поэтому я поворачиваюсь спиной и толкаю перед собой Сивуча. Беги, мол. Собака прыгает, пытается вцепиться мне в загривок. И я, не поворачиваясь, встречаю ее острием тесака снизу.
— Получи! Сволочь!
А теперь бежим! Пока они не подошли. Бежать не получится, но стоять и ждать смерти, как глупая скотина я не согласен. У меня еще есть дела в этой жизни, позарез надо стать отцом, и желательно дедом.
Мы довольно быстро переваливаем через бархан, бежим практически вслепую, на ощупь. Ветер толкает нас в бок, уговаривая оставить это безумное занятие и полежать. Я толкаю полковника перед собой. Направление не главное, главное, чтобы стая оставалась за спиной. Бежать стае навстречу, и доставить им несказанную радость не в моих планах. Сваливаемся вниз с бархана, и я чувствую, как действительно проваливаемся в какую-то яму. И тонны песка устремляются за нами, накрывают нас с головой. Больно.
