— Кто это был? — спросил Белов.
— Судя по одежде, узбеки, скорее всего, люди Дустума, — ответил Мансур.
Из его свиты пострадали двое: один был убит в передовой группе. Ранили в руку телохранителя Мансура. Белов торопливо вытащил из рюкзака пакет с бинтами и сам начал перевязывать раненого, рослого светлобородого и удивительно курносого моджахеда.
— Навылет прошла, это хорошо, — подбодрил он парня. Перематывая руку, генерал все пристальнее начал всматриваться в своего пациента. Могильному показалось, что лицо Белова приняло растерянное выражение. Может, поэтому он чересчур туго завязал узел, так, что телохранитель вскрикнул и к изумлению лейтенанта выругался по-русски:
— А, черт!
— Лешка?! Лешка, это ведь ты?! — закричал генерал, хватая раненого за плечи. Тот снова вскрикнул и ответил на чистейшем русском языке:
— Ну что ты так, больно же!
— Прости! — разжав руки, Белов встал перед раненым на колени. — Лешка, Лешка, ты живой?!
— Как видишь, — нехотя признался парень.
— Я бы тебя не узнал, если бы не голос. Голос, братуха, у тебя все тот же.
По лицу генерала текли слезы.
— Значит, ты тогда не погиб?
— Нет. Я один остался в живых. Успел выпрыгнуть из горящего БМП.
— И что потом?
— Потом плен, другая жизнь. Теперь я Абдалла, того, прошлого Лешки уже нет и никогда не будет.
Дальше они шли рядом, тихо разговаривали.
— Тогда, в восемьдесят девятом, ты видел меня?
— Да. Я был тогда в лагере.
— Что же ничего не сказал, не подал знак? Я бы тебя вытащил оттуда, уговорил Мансура.
— А зачем? Я сам выбрал эту жизнь. Я ведь уже больше года жил у моджахедов. Когда я понял, кто мы на этой земле и зачем, решил не возвращаться. Принял мусульманство, женился. Сейчас у меня пятеро детей, еще трое умерли. Это моя плата за все, что мы натворили в Афгане.
— А у нас с Натальей с детьми так и не получилось. Всех докторов обошли, до самых светил медицины добрались — и ничего.
— Это плата за грехи, брат. Аллах справедлив, он дарует и наказывает человека за дела его.
Белов с изумлением посмотрел на Алексея. Тот говорил эти слова спокойно, с убеждением знающего человека.
— Полетели со мной, — предложил генерал. — Мать будет рада.
— Не могу. Моя жизнь здесь.
Он чуть помолчал, затем спросил:
— Когда умер отец?
— В девяносто первом, после подписания беловежских соглашений. Он же у нас был ярый коммунист, первый инфаркт стукнул его после путча, а раздел Союза совсем добил его.
— Как мать?
— Для своих лет хорошо. Жалеет только, что внуков нет. Кстати, а где у тебя семья?
— Тут недалеко, мы сегодня ходили к ним.
Заночевать пришлось в какой-то пещере. Белов понял, что с провизией у Мансура плохо, и поделился своими продуктами: рисом, говяжьей тушенкой, зеленым чаем. К «шурави» все относились уже без настороженности, и генерал с изумлением понял, что еще, как минимум, трое бойцов, включая начальника охраны, русские. Улучив момент, он спросил об этом брата:
— Они тоже добровольно остались здесь?
— Да. Еще двое погибли в прошлом году.
В этом момент вокруг Мансура поднялся дикий гвалт. Афганцы что-то оживленно обсуждали, столпившись около своего вождя. Подойдя поближе, русские гости увидели в руках Мансура Коран. В самой середине его виднелось отверстие. Открыв священную книгу, Мансур перелистал страницы и вытащил из толстого фолианта пулю. Один из телохранителей жестом показал «шурави», что книга хранилась за пазухой у вождя и прикрыла сердце афганца.
— Ну вот и мой дар пригодился, — сказал Белов. — В следующий раз я пришлю другой Коран.
В эту ночь Могильный воспользовался спальным мешком, но несмотря на это часто просыпался и каждый раз слышал рядом негромкий разговор двух братьев. Каменный полок оказался все-таки слишком жестким, и лейтенант, по утру выбравшись из спального мешка, еле разогнулся. В пещере уже никого не было, и первый, кого увидел Могильный на свежем воздухе, оказался сам Мансур. Лейтенант двинулся по естественной надобности, затем его заинтересовала суета вокруг странного сооружения на шесте с пропеллером. Подойдя поближе, переводчик понял, что это не что иное как генератор, работающий от самодельного ветряка. Именно эта конструкция подзаряжала батареи «шахтерки» и старенькой рации армейского образца. Сборкой конструкции занимались как раз трое русских телохранителей, обсуждавшие все подробности этого дела на родном языке.
— Подтяни ремень, а то со шкива слетает, еще, вот хорошо.
— Как там, искра есть?
— Есть. Только сколько ее еще подзаряжать? До вечера что ли с ней возиться?
— Что, есть проблемы? — спросил Белов.
— Да, батареи ни к черту, менять надо давно, — нехотя отозвался один из техников.
Могильный не мог отделаться от ощущения, что Мансур неотступно наблюдает за ним. Куда бы он ни пошел, всегда непременно встречался со взглядом тигриных глаз афганца. Это слегка нервировало лейтенанта. А генерал, подойдя к Мансуру, предложил:
— Мы оставим вам нашу рацию и медикаменты.
— Хорошо, — согласился афганец, потом кивнул в сторону переводчика и неожиданно перешел на французский: — Твой толмач сегодня погибнет.
Белову показалось, что он ослышался. Французский он знал не так хорошо, как все остальные языки. Просто изучал в школе и, хотя имел способности к языкам, успел его подзабыть.
— Погибнет? — переспросил генерал.
— Да.
— Почему?
— У него печать аллаха на лице.
Белов в смятении оглянулся на своего спутника. Странно, в самом деле ему показалось, что переводчик в это утро выглядел как-то не так. Хотя он и улыбался, переходил от одной группы людей к другой, вступал с ними в разговоры. Ему охотно отвечали. Белов давно знал эту черту характера афганцев. Они враждуют до неистовства, но если кому поверят, то и доверчивы до простоты.
К удивлению лейтенанта он не увидел в лагере Абдаллу-Алексея. Но старший Белов выглядел спокойным, и Могильный не решился его спросить о брате.
— Надо связаться с базой, узнать, когда они смогут нас забрать, — сказал генерал.
То, что они услышали по рации, было неутешительно.
— К вечеру подойдет штормовой фронт, так что забрать вас сможем лишь в ближайшие три-четыре часа. Иначе застрянете там дня на три. Готовить вертолет?
— Да, конечно. Заберете нас из квадрата восемь. Ахундов, ты должен помнить это место, там площадка хорошая, в свое время на ней наш блокпост стоял.
— Ну конечно, помню, я там однажды чуть не сгорел на МИ-восьмом, хорошо, подбили его еще на земле, успел выпрыгнуть.
