Группа Засечного очень удачно заняла небольшой холмик в самой глубине обороны противника и дала нам по телефону первые координаты.
-Ваш выход, Владимир Николаевич, -сказал я Никитину.
Подполковник, несостоявшийся герой несостоявшейся в этой реальности героической обороны Порт-Артура, кивнул и радостно заорал в микрофон громкоговорящей связи:
—Слушай мою команду! Цель сто первая, ориентиры: угломер двадцать два, право -сухое дерево, угломер четырнадцать, лево -колокольня; батарея противника -основное, осколочно-фугасным, взрыватель осколочный, прицел шестнадцать, первому один снаряд, пристрелочный -ОГОНЬ!
Бронепоезд ощутимо качнуло, лязгнули сцепки. Наш главный калибр послал мятежникам первый гостинец.
—Лево, два-восемь, перелет!
—Правее пять, прицел четырнадцать, огонь!
—Право недолет!
—Левее два, прицел пятнадцать, батарее, веер сосредоточенный, один снаряд — огонь!
—Есть накрытие!
—Батарея, последнее верно, три снаряда беглым -ОГОНЬ!
Сорокакилограммовые снаряды морской пушки накрывают гаубичную батарею противника. Затем огонь переносится на бригаду полевых пушек. Для их полного уничтожения потребовалось всего двадцать снарядов.
Засечный доложил, что в стане мятежников царит полный хаос. Я приказал продвинуть «Железняк» вперед, чтобы задействовать пулеметы. Но стрелять не понадобилось -как только бронепоезд выполз на открытое пространство, солдаты противника стали разбегаться в разные стороны, бросая оружие и амуницию. «Медведи» отряда Засечного ударили с тыла, полностью довершая разгром. Бой закончился. Нами было захвачено почти три тысячи пленных, пять тысяч винтовок, четыре десятка орудий и, что особенно интересно, -четыре «единорога». Именно из них были уничтожены два наших броневика.
Наскоро проведенная проверка установила, что захваченные пулеметы ранее состояли на вооружении учебных команд лейб-гвардии Гусарского и лейб-гвардии Конно-гренадерского полков. Как известно, полки отбыли на Дальний Восток, оставив почти полностью «убитые» во время тренировок «единороги» в местах постоянной дислокации. Я про эти пулеметы уже и думать забыл, а вот «дядя Вова» вспомнил...
Рассказывает Владимир Политов(Виталий Целебровский)[32]
Белой акации ветви душистые
Веют восторгом весны,
Тихо разносится песнь соловьиная
В бледном сверканье, сверканье луны.
Помнишь ли ночью средь белых акаций
Трели неслись соловья?..
Нежно прильнув ко мне, тихо шептала ты:
«Верно всегда, навсегда я твоя?»
Ну, вот что, что такого особенного в этих словах? Так, светлая грусть, сентиментальная печаль... Если только не знать, что эта песня станет неофициальным гимном Белой гвардии и под эти строфы в совсем уже недалеком будущем лучшие мальчики России, надев на свои хрупкие плечи потертое золото погон с крохотными звездочками, на которых будет вышивать свои черные кресты осень двадцатого года, смело пойдут умирать, и за что? Во имя чего? -во имя своего светлого ПРОШЛОГО, во имя ветки цветущей сирени, сверкающего самовара на летней дачной веранде, теплого уютного света лампы под зеленым абажуром на солидном, дубовом столе в тихой университетской библиотеке...
И невольно подумаешь — все ли я сделал сегодня, чтобы этого не случилось бы ни завтра, ни вообще никогда?
Слава богу, я этим сейчас вплотную и занимаюсь... После внезапной гибели (гибели? Скажем прямо -после убийства Фигурантом!) Императора страна замерла на грани гражданской войны...
И человек, с которым я сейчас встречаюсь, может сделать многое, чтобы тлеющие угли противостояния русских и русских не пришлось бы заливать большой кровью!
Нет, он не мой агент -я его не вербовал. И никаких заданий ему не давал, и сведениями особой важности он меня не снабжал. Просто хороший знакомый, который за ломберным столом в Дворянском собрании мог рассказать весьма занятные сплетни из жизни министерств и ведомств. Познакомились мы с моим конфидентом три месяца назад при весьма пикантных, я бы сказал, обстоятельствах. Не было бы счастья, да несчастье помогло...
Тогда так же, как и сейчас, играла прекрасная струнная музыка. В Зеркальной зале Дворянского собрания в вихре вальса кружились романтические пары. Я стоял у окна и грустно, по-стариковски смотрел на эту блестящую молодежь. Затащивший меня на это мероприятие Дорофеич отрывался по полной -менял партнерш (по танцам! А вы что подумали?!) каждые пятнадцать минут. Тоже мне -красавец гусар! А на меня, одетого в простой армейский мундир, девушки внимания не обращали.
Но внезапно... Две нежные, белые, волнующе пахнущие духами руки, как два лебединых крыла, обвили меня сзади за шею:
-Mon cher ami![33] Я нажралась, как последняя про-блядь. Да нет! Хуже, чем проблядь, -я нахрюкалась, как сама Нелли Волконская! -тонким, мелодичным голоском сказала девушка и после секундной паузы добавила: -Je suis maintenant malade[34], прошу прощения за мой французский... Уведите меня куда-нибудь, я вас очень прошу!
—Зачем? -опешил я.
—Я там проблююсь. Et tu m'as 1а, sans doute, fuck![35] -с очаровательной наивностью пояснила моя невидимая собеседница.
—Как?! -с ужасом в голосе и паникой во взоре обернулся я назад.
—Я думаю... -наморщила свой высокий лобик, на котором не отражалось ни единой мысли, чудесная сероглазая девушка. Юная, нежная, свежая, как фиалка, совсем еще ребенок («Ребенок! У этого ребенка титьки сейчас лиф порвут!» -подло раздался у моего левого плеча мерзкий внутренний голос). -Я думаю, что это можно сделать... сначала просто так, скучно, по-монашески, а после и по-собачьи!
Боже ты мой! Какое падение нравов... «А что ты хотел, братец, новый век уже начинается... в твои времена она бы еще себе и волосы покрасила -половину головы в синий цвет, а вторую -в ядовито-зеленый! И пирсинг бы себе сделала -в уши, в ноздри, в язык и даже в пупок... и хорошо, если бы только этим она и ограничилась!» -это опять он... мой мерзкий внутренний голос.
—Э, э-э... сударыня, не имею чести быть вам представленным... -я мужественно попытался взять себя в руки, но получилось плохо.
—Фи! -обиженно нахмурила бровки сероглазка. -Какой вы скучный! Наверное, вы недавно в свете?
—Да-с, прошу меня простить! Я приезжий. Про-винция-с, Азия-с, серость гарнизонная... еще не об-вык-с! -скромно шаркнув ножкой, сказал я.
—Ну что вы, мне кажется, вы слишком строги к себе... я давно уж за вами наблюдаю! Уж-ж-же полчаса... Вы стоите у колонны один, как Рыцарь Печального Образа, весь такой задумчивый, недоступный... А!
