и, подбежав к нам, спрашивает меня:
— Жив?
Киваю ему. Едем дальше…
* * *
В лучах заходящего солнца мы въезжаем в Волковыск. Похоже, судя по продолжающимся пожарам, его бомбили сильней, чем нас. Или тут вообще не было прикрытия?
Здание райотдела НКГБ, где мы планировали остановиться на ночь, разбомблено. Трупы погибших сотрудников, разбросанные и раздуваемые ветрами секретные документы. Никого нет.
Мы с шофёром собираем документы, а Белов помогает нам. Разводим костёр, я приказываю сжечь. Мой новый «сотрудник», который, возможно, спас нам троим (и не только? На дороге был много кого…) недавно жизнь, молча выполняет указания. На его лице, в отблесках костра ничего не возможно прочесть. Бумага горит быстро. Мы топчем костёр. В открытом гараже райотдела находим бочку бензина, заправляем машину и едем дальше.
Я думаю о своей семье. На полуторке, вместе с семьями Сотикова и Юрина, мои ещё в первый день войны были отправлены в Минск. Тревога за них грызёт меня. Особенно за страшего сына Гелика, который отдыхал в пионерском лагере в Друскининкае в соседней Литовской ССР…
Преодолев смятение и тяжёлые думы, я постарался разговорить Белова, продолжавшего молча смотреть в окно. Человека надо подмаслить. Сказать ему приятное… и узнать побольше про него.
— Товарищ Белов… теперь я верю вашим словам, тем, которые про… «убивать оккупантов».
— Это о-о-о-чень хорошо… — с не совсем понятной, но язвительной интонацией отвечает тот.
Вот как с таким говорить? И ведь точно знаю, что никогда не думал, что есть человек, способный… остановить… обрушить… взорвать пару летящих над ним самолётов.
Руками? Чёрт, да как он так делает? Что за колдовство такое?
— …Что за колдовство такое?
Только сейчас понимаю, что сказал это вслух.
Белов, слегка повернувшийся ко мне, ничего не отвечает и снова отворачивается к окну.
Скорость нашего движения становится совсем мала. В неверном свете фар мы то и дело объезжаем разбитые и уже догоревшие днём машины и повозки. Уже не первый раз нам попадаются трупы лошадей и людей.
— Товарищ майор госбезопасности, может, съедем в сторону где? Свет выключим, а то… неровен час — осторожно уточняет мой шофёр.
Задумавшись на секунду над дельным предложением и нащупав свой пистолет, я соглашаюсь.
И замечаю, что Белов что-то шепчет. Молится он, что-ли? Странный тип он всё таки. Колдун какой-то. Или верующий.
— Колдуешь или молишься, товарищ Белов? — как бы в шутку спрашиваю его я, когда мы съезжаем с трассы на проселок. Шофёр гасит свет и мы остаёмся в полной темноте.
— Литанию повторяю. Ещё медитирую. Точнее, пытаюсь.
— Литанию… Меди… тируешь? Это как?
— Вам незнакомо это слово? Оно из… пожалуй, философии. Пытаюсь отстраниться от внешнего и почувствовать происходящее глубже. Как-то так.
— Не очень понятно.
— Забейте.
— Забейте?
— В смысле «наплюньте», это мне надо.
— Ладно…
Действительно, как чокнутый ведёт себя. Как тут… отстраняться от внешнего? В оба сейчас глядеть надо. Поспать тоже надо бы.
— Кто первый подежурит? Покемарить бы неплохо было… — произношу я, обращаясь к Белову у шофёру.
— Можете оба спать спокойно, я совмещу медитацию с дежурством на всю ночь… если доверяете. С рассветом разбужу. — замечает Белов.
— Вы где спали то, эти две ночи? — заметил я как бы невзначай, решаясь на то, что задумал чуть ранее.
— В медитации и провёл. На улице… нормально отдохнул, ноги под себя сложил и… по волнам великой силы качался.
Он то ли придуривается, то ли издевается. Опять про какую великую силу чешет.
Хорошо, что не вижу, что на улице у шофёра. У того, наверное, глаза на лоб лезут, как неизвестно кто с товарищем майором госбезопасности так разговаривает. Ну да, его не придушивали, не прикасаясь… вот и удивляется. Правда, что тип с самолётами сделал, старшина видел.
— Белов…
— Что?
— Вот что вы так… я же понимаю, что человек вы не обычный. И то, что сегодня, и то, что раньше… никогда бы не подумал, что такое возможно. Два самолёта германских взорвать, ладошки только выставили… Вот как вы так сделали? Ну поймите…
— Не хочу понимать… — неожиданно огрызается тот. — вот вы меня к какому-то Цанаве везёте, на «слабо» поймав. А я должен поближе к границе быть…
— Да успеете ещё. С вашими то способностями… немцев много.
— Да, много. Только сколько наших умрёт, пока вы меня от фронта прочь везёте. Толку то от ваших документов, если немцы там, а я тут! — неожиданно взрывается Белов.
Я приоткрываю дверцу и начинаю курить, пряча огонёк папиросы Гродненской фабрики в кулаке.
— Да понял я уже, что вы — не враг, а — наш. Но вы же, Белов, должны понимать, что таких, как вы… может, раз, два и обчёлся… а если вас шальной пулей… того? Уж простите.
Он фыркает.
— Знали бы вы, с кем мне доводилось… — начинает он и замолкает.
— Старшина… погуляйте там… до ветру. — командую я шофёру.
Тот послушно вылезает из машины, оставляя нас одних. Я тушу папиросу и закрываю дверцу.
— Белов, что вы, как девица красная ломаетесь? Ну, вышла осечка, не поверил я вам сразу. Сегодня зато поверил. Ещё как поверил! Пояснили бы за себя…
— А после что? Так и едем «к Цанаве» дальше? — его раздражение снова прорывается наружу. — ну, поясню я вам ещё кое-что насчёт себя, у вас глаза на лоб вылезут. Поверите — не поверите… Кстати, товарищ Бельченко, вот скажите… — его голос обрёл вкрадчивые нотки, как сочетается ваше «поверил Белову» с тем, что вы сейчас пистолетик ваш в штанах ваших смешных на меня наставляете, а?
Широкий карман моих галифе скрывал руку с маузером, который я предусмотрительно держал там перед острым разговором, в котором хотел окончательно вывести Белова на чистую воду.
Даже если тот действительно не враг, но он слишком много скрывал о себе!
С кем у него это средство связи?
Что за «личное оружие» у него?
Как он попал в Белосток?
Контейнер тот красивый, о дальнейшей судьбе которого Белов даже не поинтересовался, лежал в багажнике нашей эмки. Его я тоже вёз к Цанаве.
Как, ловкач, подметил, что я маузер в галифе переложил? И как догадался, что я его на мушке держу?
— …Информирую вас, товарищ майор госбезопасности, что попытка выстрелить в меня и даже задержать где-то насильно… у этого Цанавы, например… закончится фатально для наших отношений. Цели вы своей не достигнете, уверяю вас, великая сила предупреждает меня обо многом, но к… вашей структуре моё отношение окончательно испортится. Врагом для немцев я быть не перестану, но мне придётся действовать окончательно без
