приступа неприязни собственный внешний вид у меня не вызвал. Хоть менты мне не кенты, но сама форма мне очень даже к лицу. Ишь ты… Гладенький, но благодаря погонам мужественный симпатяга в зеркале почесал бровь, и на лице нарисовалось что-то хитрое. Ушлое. Если что, потом можно будет оставить ее себе после увольнения и использовать для всяких «нестандартных» случаев. Нужно думать о будущем! Прозябать как-то не хотелось, а деньги с воздуха в СССР не падают.
Но об этом рано думать. Сначала уволиться нужно.
— Ни фига се, Мороз, — оглядел меня сосед. — Ты на мента так похож стал.
— Так я и есть мент, Нурик. Только заметил?
— Не-е… Раньше ты так не выглядел-на.
— Форму не носил? — с надеждой спросил я.
Не хотелось светить мусорской фурнитурой посередь бела дня на улице. Я уже оттопырил китель, готов был переодеться.
— Да носил, конечно, — махнул сосед рукой, — каждый день носил. Но ты какой-то в ней не такой был. Квёлый, что брынза незрелая. И взгляд не такой. Прямой, как кинжал…
— А сейчас что? Брынза созрела?
— А счас ты на этого похож-на… Как его?.. На участкового Анискина. Фильм смотрел? Только тот старый, а ты щегол. Гы-гы! Слушай, а что? Это всё он?
— Кто?
— Да сон твой!
Я посмотрел на меня так, будто с удовольствием поживился бы не только моей колбасой и заварочкой, но ещё и снами. Я молча хмыкнул, нацепил фуражку, еще раз глянул в зеркало и вышел из комнаты.
До ГОВД пошел пешком. Идти — двадцать минут прогулочным шагом. Граждане на улице почтительно расступались передо мной, девушки украдкой улыбались, а какая-то древняя бабулечка даже перекрестила зачем-то.
Вот и ментовка. Вошел в здание, очутившись в казенном полумраке. Блин. У нас на зоне и то светлее было. Маленькие оконца с двойными деревянными рамами пропускали мало света. Так… Где тут у них увольняются?
— Морозов! — окликнул меня дежурный. Тот самый вчерашний капитан, что на бегемота смахивает. — Тебя начальник потерял.
— Передай ему, что я пришел…
— Офонарел⁈ Мухой к нему! Шутник!
Я не стал спорить, у ментов принято подчиняться, нужно пока спрятать свой характер и притвориться тем, кем был мой предшественник. Где тут на увольнение бумажку написать можно? А, ну точно, у начальника и спрошу заодно.
Поднялся на второй этаж и постучал по пухлой двери. Кожзам обшивки заглушил стук. Не стал перестукивать, потянул за ручку и вошел внутрь.
— Морозов! Где тебя черти носят? Почему опаздываешь? — рявкнул Кулебякин, зло сверкая на меня своей лысиной, растущей прямо ото лба.
Он сидел за столом, обложенный какими-то бумажками. Рядом дымится кружка чая. Я посмотрел на настенные часы.
— Так без пяти девять, гражда… товарищ начальник.
— А планёрка во сколько? — щурился на меня мент.
Только сейчас я заметил, что кабинет полон людей в милицейской форме.
Те скромно притулились на стульях по стеночке, как воробушки на жердочке. Примерно десять ментов и женщин. Хотя они тоже — ментовки. В серой форме, как на подбор, и с ними Кулебякин-Черномор.
Поймал на себе взгляды «коллег» с немой ухмылочкой. В их глазах так и читалось, мол, это залёт, лейтенант. Сейчас майор на тебе отыграется, и нам меньше достанется.
Известно, что у каждого начальства есть определенная доза злости, которую они расходуют в течение дня на подчиненных. И если на одном сорвал её, то на других уже может и не хватить.
Я прикинул. Во сколько должна быть планерка? В восемь? Нет, не похоже, чтобы он их тут уже час мурыжил. Слишком свежи ментовские морды, слишком чисты их блокноты, которые они держали в руках, будто собираясь записывать умное, вечное и коммунистическое, что должно литься из уст шефа.
— В восемь сорок пять, — выдал я предположение.
— Вот именно! Морозов! В восемь сорок пять, ядрёна сивуха! А ты насрал на регламент, понимаешь! Сегодня на планерку опоздал, завтра на работу не выйдешь, а послезавтра что? Уволишься? И по кривой дорожке пойдешь?
Присутствующие одобрительно хмыкали, кивали и скрытно лыбились… Вот паразиты, я же вам ничего не сделал. Или сделал? Просто не помню…
— Кстати, Петр Петрович, — имя начальника я успел еще раз подглядеть на входной двери. — Я вот как раз и хотел уволиться. Как там бумага про это пишется?
— Какая бумага? — недоуменно забарабанил пальцами по столу Кулебякин.
— На увольнение. Жизненные обстоятельства, несовместимые со службой в органах, так сказать… Не сложилось у нас с вами, но вы не переживайте, вы еще начальник не старый, нового инспектора себе найдете.
Ну, думаю, сейчас как стукнет по столу, как прикажет убираться к чёрту! А мы что, мы и исполним.
— Ха! Ну вы посмотрите, товарищи! — и правда грозно хлопнул ладонью по столу майор, а присутствующие вздрогнули. — Ты чего несешь, Морозов? Какая бумага⁈ Бумага в сортире, а у нас документ! Рапорт, мать японца за ногу! Чему тебя только в школе милиции учили? Уволиться он захотел, ты ничего не перепутал⁈ Это ГОВД Зарыбинска, а не совхоз «Красный колосок». Уволиться! На-ка, выкуси!
Майор скрутил фигу и тыкал ей над столом, а присутствующие почему-то опустили головы, будто принимали дулю на свой счет. А я размышлял, почему так уверен начальник, что я не уволюсь, к чему бы это? В голову закрались нехорошие подозрения. Но все разрешилось через несколько секунд.
— Мария Антиповна, — обратился майор к даме возраста среднего, но еще интересного и относительно свежего.
Та встала со стула, одернув не по уставу укороченную, не закрывавшую колени юбку. Ее безупречно подогнанная форма выгодно подчеркивала фигурные прелести хозяйки. Приятные для взора любого мужчины. Талия что надо, а попа и грудь смотрелись по девичьи наливными, и лишь взглянув на лицо, можно было понять, что это не пионерка давно. Хотя и на лицо она оставалась довольно симпатичной. Шикарные рыжие оттенка хны волосы, чувственные, как у породистой лошади, глаза со взглядом немного игривым и интригующим, как у незамужней или разведенной.
— Да, Петр Петрович, — проговорила женщина, поблескивая улыбкой и звездочками старлейки.
— Объясни этому балбесу, как кадровик. Что будет, если он уволится?
— Как выпускник высшей школы милиции лейтенант Морозов обязан отработать в органах внутренних три года.
— Слыхал, Морозов? — торжествовал майор. — Три на хрен долгих года! Ты и года еще
