Далее князь углубился в рассуждения об опасности и преступности строя, похоже, это была одна из его любимых тем.
- Вспомните, мы выиграли хотя бы одну войну за последние полвека без огромного напряжения? Русско-турецкая война, невзирая на храбрость наших солдат и таланты некоторых полководцев, хотя бы уважаемого Скобелева, едва не ввергла нас в финансовый кризис и ополчение всей Европы против империи. Это был бы новый Парижский договор. Хотя мы и дошли до Царьграда, этого исконно православного города, который сейчас находится в руках мусульман, но едва ли мы получили хотя бы десятую долю требуемого. А наша армия? Ни в одной стране мира, уверяю Вас, нет таких бездарных и безынициативных командующих. Разве что в Румынии. Мы уже три года воюем, а конца и края этой войны не видно. Хотя сколько раз чаша весов качнулась в нашу сторону? Не хватит и пальцев рук у всех депутатов Государственной Думы! И сколькими шансами мы воспользовались? Причем воспользовались не абы как, а успешно? Уверяю, даже неграмотный крестьянский ребенок сможет сосчитать без труда.
Если бы шпики сейчас слушали, то вполне возможно, среди агентов Охранки появилось бы несколько сомневающихся. Наверное, в феврале, меньше чем за месяц до революции, только Сизов из всех подданных короны мог слушать и не задавать себе вопроса: "А вдруг он прав?", Но это было только начало.
- Но не только это помешало нам выиграть войну. Как можно воевать против Германии, когда половина командования - немцы, а еще четверть - немецкие шпионы? Когда сама императрица родом из Германии, родственница кайзера? Не может быть сомнений, чтобы она…
"Чтобы она ненавидела Вильгельма, доведшего до ужаснейшего состояния ее родной Гессенский дом" - чуть не прибавил Кирилл Владимирович. Однако надо было стискивать зубы, но держаться.
- Чтобы она не посылала своему родственнику никакой информации о наших войсках. Да и в своих записях, как утверждают некоторые персоны, особо приближенные ко двору, она в мельчайших подробностях излагает все планы наших кампаний, передвижения войск и снабжения. Из одной ли праздности или любопытства? Сомневаюсь! А что Вы скажете о нашем правительстве? Толковые министры там долго не задерживаются, их просто затравливают. Вспомните одного Протопопва - он же сумасшедший! Что с него возьмешь? Но его назначили на невероятно ответственную должность министра внутренних дел без всяких сомнений.
"И по настойчивым просьбам Родзянко и многих депутатов Думы". Кирилл просто не мог не комментировать, хотя бы внутренне, пафосные реплики Львова. Но приходилось терпеть. Ради победы. Ради России. Ради тех, чьи родители пережили Голодомор, коллективизацию и репрессии. И особенно за тех, кому с этим не повезло.
- Или, Великий князь, подумайте, что сейчас творится в тылу страны? В самой столице уже хлеба нет, цены растут, почти нет дров, топлива, транспорт скоро встанет. Правительство что-нибудь делает ради этого?
"А еще лучше вспомним, что мы еще не ввели абсолютную карточную систему на продукты, как это происходит почти во всех государствах наших противников". Львов-то еще не знал, как в марте тысяча девятьсот восемнадцатого года австрийское и германское правительства будут чуть ли не умолять своих послов в Брест-Литовске как можно быстрее заключить мир с Россией и вытребовать себе продовольствие для голодающего населения. Иначе произошла бы катастрофа, и обе империи рухнули бы намного раньше. Но никто, кроме Сизова, об этом не знает. Пока что. Кирилл надеялся, что никогда и не узнают, если он сможет сделать то, что планирует.
- Я мог бы привести еще множество примеров, которые легко докажут, что правящий режим прогнил сверху донизу. Но Вам все это известно, иначе бы Вы к нам и не присоединились. Не могу ли я узнать, что Вас окончательно убедило прислушаться к нашим предложениям? - Львов перевел взгляд на Сизова. До этого Георгий Евгеньевич, когда произносил тот пламенный и яростный монолог, смотрел куда-то вдаль, поверх снежных шапок, нахлобученных деревьями.
- Возможно, Вы знаете, - Кирилл Владимирович "закинул крючок", как он это называл. Простая проверка: если Львов сейчас как-то дать понять, что ему известно, значит, интересуется судьбой третьего в очереди на престол империи. А если интересуется, значит, все еще имеет на него виды. Или не он, а его "начальство". Сизов не отвергал возможности того, что за Львовым кто-то стоял, и не только масоны. - Что я ездил к императору. Я пытался убедить Никки прислушаться к голосу разума и навести порядок, избавить страну от тех темных сил, которые правят бал здесь, в Петрограде. Но у меня ничего не получилось, и поэтому я полностью разуверился в нашем самодержце.
Последнее слово Кирилл особенно выделил, произнеся его с сарказмом. Пусть у Львова будет как можно меньше сомнений в честности и чистоте помыслов Великого князя, направленных на изменение существующего строя. Впрочем, особенно стараться полковнику не пришлось. Он и так думал, что надо очень многое поменять в существующем порядке вещей. Однако в успех демократии, а уж тем более социализма или коммунизма Кирилл совершенно не верил. Не для России. Народу обычно намного легче видеть одного правителя, чем пытаться понять, что теперь он сам себе правитель, и волен делать то, что хочет. Нет, все равно спихнет на чьи-нибудь плечи. А потому будет ругательски ругать избранника. Мол, нехороший человек, плохой, неподходящий, умеет лишь красно баять да обещать золотые горы. И как-то тихонько обойдут вниманием тот факт, что сами же эти ругатели и поставили того "недостойного" у власти. К тому же изберут вряд ли лучшего, скорее уж, самого подходящего, того, кто под стать избирателям. Или убогого, сирого и обиженного, таких очень любят с давних пор на Руси.
Георгий Евгеньевич еще очень долго говорил. Он вообще был не чужд долгим разъяснениям своих позиций по особо важным вопросам. А еще, похоже, он считал, что все можно уладить словом, а не только делом. В глазах Львова то, что произносят уста, могло с легкостью убить, ранить, оживить. Однако слово вряд ли могло сковать подкову, зарядить винтовку, вспахать поле, пожинать заколосившиеся хлеба. А еще - остановить разруху в стране декларациями, нотами протеста и приказами, не подкрепленными особыми действиями. Так было (будет, или, может быть, есть?) на выступлениях большевиков до июля тысяча девятьсот семнадцатого. Львов был против ввода войск на улицы Петрограда, против кровопролития. Кто знает, если бы министр-председатель использовал верные силы гарнизона и армейские части, как бы повернулось русло истории. Да и можно ли его было повернуть в то время?
