«Я только допускаю, что казнил некоторых своих младших жён совершенно не по делу...» — подумал Эйрих, выходя из дома. — «Никогда не забуду ту грызню в ставке, развернувшуюся из-за взятия мной в жёны меркитки Хулан...»
Эту жену Темучжин получил в качестве дара от вождя меркитов, Дайр-Усуна. Хулан была дочерью вождя, поэтому такой щедрый жест был воспринят как акт примирения и нешуточная возможность для мирного сосуществования. Но надежд этот брак не оправдал, поэтому меркиты, в конце концов, были уничтожены.
«И поделом, неблагодарным собакам...» — подумал Эйрих с застарелой ненавистью.
Хулан дала ему двоих сыновей, которые показали себя с лучшей стороны.
Но всё равно, основная масса женщин в степи — это вещи. Некоторые женщины доказывали делом, что достойны большего, но большинство так и влачили своё существование как приложение к мужчинам. Ведь так удобнее и проще.
У готов, собственно, положение вещей отличается не сильно. Правда, в древних мифах, рассказываемых Тиудигото детям перед сном, были сведения о девах-воительницах, сокрушавших своих врагов, как мужчины. Эйрих считал это брехнёй, потому что ни одна женщина не устоит в схватке против крепкого воина, но сказки на то и сказки.
Впрочем, если Эрелиева не окажется пустышкой, он позволит ей быть лучницей в собственном кешике. Это, во-первых, может послужить поводом для расхождения молвы о его славном воинстве, во-вторых, хорошие лучники, в этих краях, на дороге не валяются, а в-третьих, родичи Эйриха должны быть не такими, как все, не хуже, а лучше остальных.
«Род господ, вне сословий, но над ними», — сформировалась в голове Эйриха концепция. — «В этом точно что-то есть».
У кого-то бы возник вопрос: хочет ли Эрелиева становиться пресловутой Девой щита? Но это неправильно поставленный вопрос. Правильный звучит так: как скоро она начнёт умолять Эйриха взяться за её обучение ратному делу?
Римляне устраивают гладиаторские бои, где участвуют и женщины в том числе. Октавиан Август, в своём труде, осуждает это явление, но не запрещает законом.
«Всё-таки, странные люди эти римляне», — подумал Эйрих, вспомнив об этой двойственности.
Вспомнив «О своей жизни» Октавиана, Эйрих невольно вспомнил и «Деяния» Марцеллина. Если первый изъяснялся на максимально простой и понятной латыни, то последний использовал такую витиеватую её форму, что у бедного мальчика спотыкался мозг, иногда полностью отключающийся от труднопонимаемых формулировок, на которые даже Хрисанф и Виссарион лишь недоуменно разводили руками. Вот так никогда нельзя писать — никому от этой витиеватости не станет лучше, зато написавшего возненавидят всюду: от Геркулесовых столбов до крайних степей Сарматии...
Последнее — это фраза из «Деяний», которую Эйрих решил использовать, когда надо будет описать что-то протяжённое.
Думая об этом и клятвенно обещая, что заставит себя вновь сесть за «Деяния» сегодня же, за несколько часов до заката, Эйрих дошёл до жилища вождя, расположенного рядом с бражным домом. Видимо, не любит далеко ходить.
Возле жилища стояли диковинного вида телеги, а также пара десятков... римлян.
Эйрих сначала ненавязчиво замедлился, а затем остановился. Он отсутствовал в деревне всего часа три, а тут появились римляне, свободно беседующие на своём наречии и посмеивающиеся над своими шутейками.
Взглянув на бражный дом, он разглядел за бычьим пузырём, натянутым на окно, многочисленные силуэты.
Неизвестно, что делать с римлянами, но они ведут себя так, будто всё происходящее в порядке вещей и ничего экстраординарного не происходит. Эйрих решил, что прежде смелых действий нужно разобраться в происходящем.
Так как он молодой дружинник, он свободно вхож в бражный дом. Поэтому он смело зашагал к входу и наткнулся там на подвыпившего мужика в пластинчатых доспехах.
— Дай пройти, варвар, — приказал мужик.
Эйрих уступил ему дорогу, но хорошо запомнил его лицо.
Римлянин не стал уходить дальше трёх шагов и начал справлять нужду прямо на стену бражного дома. Случись такое в его ставке, в прошлой жизни, Темучжин приказал бы всыпать этому подонку сотню плетей. Испражнения вызывают болезни, он это знал от сводного брата и шамана Тэб-Тенгри, который услышал это от проезжего арабского учёного, изучающего встреченные на своём пути народы. Тэб-Тенгри говорил, что араб был очень мудрым, поэтому оснований не доверять его словам не было. С тех пор в ставке Темучжина нельзя было справлять нужду где попало и... это действительно снизило количество заболеваний болезнями живота, а кишечные лихорадки, редкие гости всех стойбищ, перестали посещать его ставку совсем.
Пусть с шаманом у Темучжина не сложилось нормальных отношений, ведь он начал грести власть под себя, но нельзя было отрицать мудрость Тэб-Тенгри. А ещё он был прожжённым интриганом — его интриги его же и погубили...
Войдя внутрь, Эйрих увидел дружину, сидящую за длинным столом, а также римлян, пьющих вино и мёд из рогов для дорогих гостей вождя. Что-то явно идёт не так.
— Эйрих! — пьяно заулыбался увидевший его Брета. — Садись и выпей с нами! Я приказываю тебе!
Мальчик прошёл к столу и сел рядом с одним из римлян.
Отец сидел на противоположной стороне стола и, судя по всему, не прикасался к алкоголю — у них уговор, он действует даже в особых случаях. Зевте не нравилось, что он не пьёт, когда все пьют, но он держал своё слово, потому что знал, что Эйрих узнает и будет меньше уважать отца. А это смертельный позор, когда сын не уважает отца за неисполнение соглашений.
Эйриху передали кружку с алкоголем. Он принял её, но поставил на стол перед собой.
— Малец! — возмутился Брета. — Эти люди пришли издалека, надо уважить их!
Но Эйрих отрицательно покачал головой. Его отношение к алкоголю прекрасно известно.
— Тогда иди сюда и поговори с нашим новым другом! — приказал Брета, решивший не давить на мальчика, которому, действительно, рановато пить, как полагается взрослому мужику. — Эй, ты, Герих, переведи своему господину, что у меня есть человек, который свободно говорит на римлянском!
Эйрих подошёл к вождю и увидел римлянина, обряженного в шелка. Перед глазами будто молния сверкнула. Точно такие же шелка он видел у китайцев...
«Китай здесь есть!» — сделал он скоропалительный вывод.
— Откуда у тебя эта ткань? — спросил Эйрих, указав на тунику чужеземца.
— Для начала, юноша, представься, — нахмурил брови римлянин.
— Эйрих, сын Зевты, — ответил юноша. — А ты кто такой?
— Иоанн, сын Михаила, — в его стиле ответил римлянин. — А эта ткань... Её изготовляют величайшие мастера в далёком-предалёком царстве Серике. Ты, вестимо, не знаешь, где это... Серик расположен за варварскими степями, варварскими реками, варварскими озёрами, морями и горами, в месяцах пути на восход...
Изъясняется этот Иоанн почти как Марцеллин, то есть уже вызывает у Эйриха мучительную головную боль витиеватыми формулировками.
«Почему люди не могут писать и говорить как принцепс Октавиан?» — подумал он с досадой.
— Вижу, ты ничего не понял, — хмыкнул Иоанн недовольно. — Не печалься. От многих знаний многие печали...
На вид Иоанну было зим двадцать пять, может, тридцать, если судить по слегка усталой коже лица. Имеет лишний вес, небольшой, но его никак не компенсируют выдающиеся мышцы, как оно присуще воину. Иоанн не воин, потому что у него жир да кости — он рыхлый и, скорее всего, хилый. О росте сказать что-то сложно, он ведь сидит, но сидя он ниже Бреты, а вождь — это не самый высокий человек у них в деревне. Волосы Иоанна каштановые, курчавые, растительность на лице наголо выбрита, нос с горбинкой, глаза карие и настолько хитрые-хитрые, что Эйрих боролся с желанием достать нож.
— Я прекрасно понял тебя, римлянин Иоанн, — покачал головой Эйрих.
— Откуда ты знаешь латынь? — поинтересовался римлянин.
— Выучил, — не стал давать развёрнутого ответа Эйрих. — Ты что-то хотел спросить у нашего вождя?
