пузыри. Значит, задето лёгкое и надо заканчивать, иначе совсем скоро крови здесь будет много.
— Не убивай! — глаза его молили, — Черт попутал, дочка у меня. Два годика! — он опять закашлялся.
— Откуда про валюту узнали? — наклонился я ближе, парень говорил тихо и с большим трудом.
— Точно не знаю, через старшего, через Зубкова информация прошла. У него, вроде бы под бабкой человек подведен был, — раненый опять закашлялся, — Старуха проговорилась, что деньги на лечение брата есть. Не убивай!
Приставив к левой стороны его груди пистолет, я вдавил ствол со всей силой и выстрелил. Выстрел прозвучал глухо и без особого шума. Весь грохот вместе с пороховыми газами через раневый канал вошел в грудину. Потом спихнул труп в проносящуюся мглу.
Крови на полу почти не было, пули прошли не навылет и то, что вышло, одежда впитала. Это хорошо. Теперь пора было наводить порядок. Поднял тюбик с пастой, а щетку так и не нашел, наверное улетела в прорехи перехода. Да и хер с ней, не чистить же ей зубы. Закрыл дверь на улицу и открыл оба тамбура. За дверями, слава богу, никого не оказалось. Две закрытых наглухо двери и грохочущий лязгом открытый межвагонный переход поглотили звуки выстрелов. И время сейчас самое собачье, четвертый час ночи. Самое убийственное лихоимское время.
Открыв теперь уже личным спецключом дверь вагонного сортира и закрывшись в нем, я уставился на себя в зеркало. На меня смотрел всё тот же парень двадцати с небольшим. Только что хладнокровно и абсолютно умышленно убивший двоих человек. И судя по по его разумно-спокойному взгляду и такому же лицу, особых душевных волнений он не испытывал. Оно и хорошо. Иначе, терзаясь, можно наделать очень много лишнего и глупого. Оставалось одно — избавиться от железа. И сделать это следует обязательно, до приезда в Москву. Но и от места десантирования трупов, отъехать хорошо бы подальше. Жмуры с высокой насыпи улетели в кусты, найдут их не сразу. А когда найдут, пусть они подольше побудут неопознанными. Если мне повезет, то таковыми их и захоронят. Вряд ли их руководство в курсе их внезапной самовольной командировки. Значит, искать будут в родных пенатах.
Помыл руки с мылом и умылся. Потом снова пошел в тамбур. Открыв дверь, с олимпийским размахом забросил все три ствола в мелькающую в темноте чащу. Даже не заботясь о своих пото-жировых отпечатках на железе. Уже через пару дней, а, скорее всего раньше, в условиях мокрой и грязной весны, следов моих пальцев на стволах не будет. Патроны и магазин моего ПМ и до этого их не имели. Затворив и замкнув дверь, я пошел в купе.
Заперевшись и убедившись, что Лев Борисович спит, я начал выгружать из карманов трофеи. Судя по удостоверениям, я угондошил двух комитетчиков. Двух оперов. Один старший, капитан, которого звали Зубков Валерий Яковлевич и просто опер, старший лейтенант Григорьев Олег Евгеньевич. Оба они проходили службу в пятом отделе областного управления КГБ. Это значит, борьба с дисидентами и с отъезжающими на ПМЖ в страны, не понявшие и не принявшие коммунистического счастья. Теперь понятно, почему капитан Зубков подвел под Пану своего агента. Тётка, видимо, этому человеку доверяла и обмолвилась, что с валютой для лечения брата вопрос удалось решить. И гэбёныш Зубков не смог устоять. Сущность не позволила. Гены чекиста напомнили сладкие моменты реквизиций послереволюционных времен, когда на обысках у буржуев ребята в кожанках делали целые состояния. А, может, и не в профессии дело, может, он просто рожден подонком. Молодцы ребята, добыли оперативную информацию и без малейших колебаний решили за проклятущие американские доллары пустить под нож четверых сапиенсов. И то, что среди этих четверых есть сотрудник МВД и еще один от прокуратуры, их не остановило. Так же, как и то, что среди приговорённых ими, оказались две женщины. Это их тоже не торкнуло. Вполне нормальные комитетчики. Без страха и упрёка. Ну да пусть теперь валяются в грязных и мокрых кустах. По грехам им, сукам, и муки.
Хорошо, что это не литейщик сдал меня, успел подумать, прежде, чем провалился в сон.
На Казанском вокзале мы разделились. Эльвира Юрьевна поехала на Большую Дмитровку, а мы втроем чуть было не потащились на электричку. Предстояло добираться до Малаховки. Ближайшие двое с лишним суток до самого отлета жить нам предстоит там. Представив, как мне придется надрываться, я запротестовал и начал озираться в поисках телеги со специально обученным человеком при ней. Такой человек нашелся. С телегой и даже с жетоном на сером фартуке. Заломив за перевозку нашего скарба до такси шесть рублей и поймав взглядом мой кивок, товарищ споро загрузил наши манатки на свой транспорт и ринулся с перрона.
Такси мы ждали столько же, сколько ехали до Москвы. Или почти столько же. В любом случае, не менее сорока минут.
Навигатора в машине не было, но таксист не заплутал и привез нас на нужную улицу. Дом виднелся где-то в глубине участка, а калитка была не заперта. Выгрузив все барахло и, главное, гробик с Ильичом, мы с Паной отправились искать хозяев, оставив Льва Борисовича стеречь багаж. Участок оказался не маленьким и первый человек, который нам попался по пути к дому, был возрастным мужиком с граблями в руках. А до того нас встретил кобель немецкой овчарки. Кобель переростком не был, но в холке был как бы не выше стандартных габаритов. Обежав нас с Паной и обнюхав, бобик приблизился к персонажу с граблями и лег у его ног. Предводитель собаки был одет в армейский полушубок из-под которого виднелись галифе, заправленные в длинные шерстяные носки грубой вязки. Носки вместе с ногами мужика были обуты в обычные резиновые калоши. И всё бы ничего, но на галифе были лампасы. Лицо товарища в калошах, лампасам не соответствовало, оно было слишком добрым и простецким. Лампасам соответствовали его глаза. Глаза из-под кустистых бровей смотрели внимательно и до крайней неприятности прохладно.
За воротами дорогой Ильич, а пистолета у меня уже нет. Н-да...
— Здравствуй, Гриша! — раздалось у меня из-за спины голосом профессорши, — Встречай гостей! Или ты уже передумал беглых евреев у себя принимать? — саркастический смешок Паны содержал и долю нервической веселости.
— Экая ж ты дура, Панка! — вместо ответного вежливого "здравствуй" укоризненно произнёс лампасный калошеносец. — Всё-таки надо было тебя тогда выпороть! Сто
