в крестьянских носках, — Взял бутылку в руки, так наливай! Пана, неси тару, молодежь сталинского коньяка попробовать хочет!
Тётка показав кулак генералу, тем не менее, послушно встала из-за стола и принесла из дубового комода настоящие коньячные посудины.
Я уже смаковал второй бокал, недобро поглядывая на калошного гэбэшника и на Льва Борисыча, не делая тому скидок на болезнь в данном конкретном случае. Оба они хлестали божественный "Двин", как обычную водку. Залпом. Ну и нахрена спрашивается переводить достойнейший продукт?! Где-то в сумке была бутылка "Столичной" и я уже на полном серьёзе прикидывал, как узурпировать любимый напиток Уинстона, а на стол для почти родственников и их старого друга выставить обычную "беленькую".
Как раз, именно эти мои жлобские умышления и прервал деликатный стук в дверь веранды.
— Машина пришла, — пояснил хозяин дома, — Лёва, вам ведь в посольство надо, если я не ошибаюсь? Валера, заходи! — шумнул он в сторону входной двери.
Вошел рослый парень, лет на пять меня старше. С простым русским лицом и слишком непростым взглядом внимательных глаз. Аттестованный. Без всякого сомнения! У вольнонаёмных водителей таких глаз не бывает.
— Поступаешь на сегодня в распоряжение Паны Борисовны! — без малейших признаков шутейности скомандовал вошедшему Валере генерал, — А на обратном пути заедешь в первую секцию и харчей там прикупишь! И вот этого добра пару бутылок, — Дубровин кивнул на полупустую бутылку на столе.
Потом достал из заднего кармана бумажник и протянул своему помощнику несколько разноцветных купюр и какой-то отрывной блокнот.
— Ты подскажи ему, чего надо взять, — оборотился он к тётке и та в ответ кивнула.
Минут через двадцать Лишневские убыли на Валере в Москву.
— А ты присаживайся, Сергей Егорыч! — указал мне на стул генерал, — Поговорить с тобой хочу!
Дубровин сел через стол напротив и наполнил бокалы на три пальца. Взял свой и в этот раз отнесся к напитку с уважением. Пригубив, он не поставил пузатую склянку на стол, а оставил ее согреваться в ладони.
— Чего не пьёшь? — гэбэшник опять отхлебнул и уставился на меня глазами-свёрлами, — Коньячишко неплохой, ты пей, не стесняйся!
Стесняться я и без его разрешения не собирался и потому сделал глоток.
— Как же ты, друг ситный, Сонюшку не уберег?! — и без того, словно топором рубленное лицо сидящего напротив меня мужика, превратилось в каменную маску, — Какого рожна ты ее в свои игрища втянул?! — он снова, по-плебейски, одним глотком запихнул в себя содержимое бокала.
Генерал Дубровин, как гвозди, вколачивал в мой мозг те самые слова, которыми я и сам корил себя все последнее время. Дня не было, чтобы я не вспомнил Соньку и, чтобы по сердцу ржавым гвоздём не царапнуло. Поэтому его попрёки меня особо не задели. Казнить меня, как казнил и, как всю ставшуюся жизнь сам себя казнить буду, у него всё равно не получится. Глядя через окно на неожившие еще ветки деревьев, я молча отпивал небольшими глотками жидкий янтарь из бокала.
— Ты чего молчишь, лейтенант? — недобро сощурился на меня лубянский генерал, — Уж ты будь добр, отвечай, когда тебя старший по званию спрашивает!
Всяк надо мной командир... И этот, сука, туда же! На переживания о вчерашнем и на тревогу о самом ближайшем шереметьевском будущем наложился еще и этот слон в калошах. Влезший в мои, все еще не остывшие и звенящие, как перетянутая струна, чувства. К той, которой нет и никогда уже не будет в моей жизни.
— Да пошел ты... старший по званию! — я в самый последний момент опомнился и не швырнул бокал с остатками коньяка в стену за спиной Дубровина.
Аккуратно поставив подрагивающей рукой сосуд на стол, я поднялся из-за стола и, затворив за собой дверь, вышел на крыльцо. Вслед за мной успел протиснуться пёс. Когда поднимался со стула, я успел заметить, что он сидел позади меня. Похоже, что замахнуться посудой в сторону хозяина дома, шансов у меня не было ни малейших. Надо же, со всех сторон псы комитетские обложили. Н-да...
Хотя, именно вот к этому псу у меня претензий было меньше всего. Я опустил руку на голову сидящего рядом зверя и потрепал его за холку. Потом погладил по голове. Страха, что цапнет, почему-то не было. Овчар поднял голову. Из умных собачьих глаз лучилось понимание того, что меня грызло изнутри.
— Ты, лейтенант, чего это мне собаку губишь?! — раздалось за спиной, — Чар у меня пёс служебный, а потому, чтоб ты знал, только я его гладить могу!
Я, не оборачиваясь, молча убрал с собачьей головы ладонь. Хозяин — барин...
— Пошли в дом, холодно тут, — уже в нормальных человеческих интонациях произнес генерал-домовладелец и за спиной послышались удаляющиеся шаги.
Старших по званию следовало слушаться и я перешагнул порог веранды.
Бутылку мы допили молча. Генерал никаких вопросов больше не задавал. Он только время от времени посматривал на меня изучающее. Потом повёл меня на второй этаж показывать мою комнату и расположение удобств. Комнатушка со скатной крышей и с раскладным диваном мне понравилась. В нее я и перенес свою сумку с трусами-носками. А вместе с ней и самую величайшую идеологическую ценность советского государства.
Приняв душ, я начал собираться в город. Обещание, не так давно данное товарищу со Старой площади, я намеревался выполнить. Кроме того, после встречи с Севостьяновым я собирался переговорить с Эльвирой. Её эволюции в структуре Генеральной прокуратуры СССР мне были небезынтересны. А еще надо было купить зубную щетку вместо утерянной.
Кабинет Севостьянова находился на третьем этаже. Судя по размерам приёмной и по наличию в ней двух помощников в строгих костюмах, дед у нынешнего режима был в фаворе. Его кабинет в два окна тоже свидетельствовал о высоком положении его хозяина. В прошлой жизни, когда здесь располагалась Администрация Президента, мне приходилось бывать в этом корпусе. И потому я точно знал, что на двоих начальников управлений была лишь одна приемная. А тут такая роскошь!
— Ну рассказывай, Сережа, как там у вас дела в провинции? — Григорий Трофимович придвинул ближе ко мне тарелку с бутербродами, — Разобрались вы там, как же так случилось, что такой жизнерадостный человек, как Аркаша Мелентьев, вдруг с собой покончить решил? — добродушный дедушка поглядывал с интересом, как я беззастенчиво уминаю его бутерброды с финской колбасой.
— Вы, товарищ
