как огонь, — стекал на пол, на снег, растапливая холод, возвращая театр, ложу, Бригиду, даму в бриллиантах…
Огюст зажмурился.
Когда он открыл глаза, все было по‑прежнему. Калиф покинул сцену, уступив место коротышке в чалме — визирю, что ли? Визиря сопровождал кордебалет игривых джинний-фигуранточек и палач. Наложница стала обсуждать с визирем способ развеселить аль-Рашида. Кордебалет резвился; палач скучал.
В палаче без труда узнавался Яков Брянский.
Слов льву не досталось. Молчание он компенсировал позой, способной заменить трагический монолог. Чувствовалось, что головушек он отсек — хоть пирамиду строй. Что ятаган ему — брат, дыба — сестра, плаха — мать родная. В Европе прогресс, гильотину сочинили, гяуры необрезанные… А мы по старинке — коврик расстелил, махнул сплеча, и пошла душа мусульманская в рай, гурий щупать.
О Аллах, куда смотришь?
Тюбетей сползал Брянскому на нос. Он и это превращал в пантомиму: морщился, корчил рожи, пытаясь бровями, не привлекая к себе визирского внимания, подкинуть тюбетей на место…
Публика хохотала, дурак-визирь принимал это на свой счет.
Пока Шевалье глядел на ужимки Брянского, у него созрел план, как подать Бригиде весточку о себе. Не в ложу же к ней вламываться, право слово! Да и не пустят небось — кто ты такой, черная кость…
Оставалось дождаться конца первого акта.
За кулисы Огюст пробрался внаглую.
Едва занавес закрылся, не дожидаясь, пока стихнут аплодисменты и публика потянется в буфет, он по лестницам, которых в театре было великое множество, сбежал с галерки в зал. Кинулся к сцене, наскоро оценил глубину оркестровой ямы, вихрем взлетел на огражденье боковой ложи — «Pardon, madame!..» — три шага, прыжок, и молодой человек исчез за складками бархата. Попасть в уборные артистов можно было и по коридорам, обманув бдительность служителя. Примазаться к компании офицеров, желающих засвидетельствовать свое почтение голенастым джинниям, а то и самой наложнице Зобеиде, пока грозный калиф курит трубочку на лестнице…
Шевалье решил рискнуть, выиграв время.
Его появление на сцене никого не удивило. Рабочие, кряхтя и бранясь вполголоса, таскали декорации — второй акт предполагал улицу в Багдаде, где по ночам, как известно, все спокойно. Калиф, оказывается, не ушел курить. Сняв тюрбан, он чесал длинным ногтем лысину — словно записывал суру из Корана. Вокруг аль-Рашида бегал человечек в черном фраке, похожий на грача. Что грач на бегу втолковывал лысому владыке, осталось для Огюста тайной, но выглядел калиф жалко.
Нырнув в кулисы, молодой человек быстро нашел дверь, ведущую к уборным. В первой же гримерке его встретил радостный визг:
— Ой, хорошенький!
— Pardon… excusez-moi…
— Французик! — ликовал кордебалет.
— Славный какой!
— Иди к нам, французик…
Лишь мысль о баронессе спасла Шевалье. Вторая уборная, третья… пухлая Зобеида неглиже грозит ему пальчиком, медля уйти за ширму… визирь пьет из фляжки, крякает от удовольствия… гримируется бас — огромный, голый по пояс…
— И какая охота была бы мне вас обманывать?
— А Шекспир?
— Уверяю вас честью и совестью, что Шекспир — сущая дрянь…
— Брянский? — кричал Огюст, чувствуя, что пропадает в этом вертепе. — Мсье Брянский?
— Здесь он, ваш Брянский…
Кто‑то сжалился, указал: да вон же, в конце коридора! Когда лев увидел Огюста, в первую минуту, казалось, Брянский готов был задать стрекача. Господь с ним, со спектаклем! Палач — не калиф, заменят. А давешние, уже потраченные сорок рублей, которые буян-француз вознамерился отобрать силой, — это вам не кот начихал!
Вот, сами видите: за ворот хватают, лишают божьего дыхания…
— Ищу! — захрипел Брянский. — Весь в поисках, душа моя!
— Она здесь!
— Кто?
— Она! Третья ложа!
— Бенуар? [15]
— Бельэтаж!
— Третья? Дама рядом с княгиней Гагариной? — в минуты опасности Брянский соображал молниеносно. — Душа моя! Знаю, знаю, хотел известить! Скажу без ложной скромности — моими стараниями… Не случай привел нашу Джульетту в театр! Нет, не случай, а провидение в лице скромного короля сцены!..
— Она должна узнать, что я тоже в театре!
— Разумеется, душа моя! Едва кончится третий акт…
— Немедленно!
— Но как? Водевиль сейчас продолжится!
— Ты сделаешь вот что…
Выслушав требования Шевалье, лев скис.
— Да ты хоть понимаешь, душа моя…
— Убью! — тихо пообещал Огюст.
И лев поверил: этот убьет.
— Шампанского, Степан! — велела в антракте Гагарина.
Бригида ничего не имела против шампанского. На нее вино действовало слабо, а княгиня явно была не промах насчет бокала-другого. Присутствие в зале Шевалье так потрясло баронессу, что весь первый акт Бригида просидела как на иголках. И с опозданием сообразила: ей вовсе незачем подпаивать новую знакомую. Поручение Эминента выполнено, они приглашены к Гагариным.
Можно беседовать о пустяках.
— В субботу, в семь часов, — княгиня словно подслушала ее мысли. — Вы где остановились, милочка? Степан приедет за вами с каретой.
— Большая Миллионная, дом 6.
— Снимаете квартиру?
— Мы сняли весь дом. Он скромный, но очень уютный…
— Ваш покровитель не стеснен в расходах! — Гагарина расхохоталась. Расторопный лакей успел вернуться, и княгиня взяла с подноса бокал «Veuve Clicquot». — Скромный домик на Миллионной! В начале улицы, возле Мраморного дворца! Боюсь, мое шампанское покажется вам дешевой кислятиной. Вы, должно быть, привыкли к напиткам королей…
Улыбнувшись шутке, Бригида тоже взяла бокал. Ей было очень трудно сдерживать себя. Все существо баронессы желало одного: бегом покинуть ложу и броситься искать Огюста. Сейчас она хорошо понимала, что испытывали ее собственные жертвы, исповедуясь перед очаровательной убийцей, ложась в гибельную постель — и позже преследуя свою смерть со страстью влюбленного.
Рядом с молодым французом она чувствовала себя обычной. Такой, как все. И хотела, чтобы это длилось вечно.
Если что и удерживало Бригиду, так это страх перед Эминентом.
— Взгляните, милочка! — Гагарина указала на ложу напротив. — Вот спектакль, какого вам не покажут в других театрах. Знаете, кто это? Дорого бы я дала, чтобы услышать, что же он говорит Натали…
В ложе ссорилась семейная чета. Юная, очень бледная красавица сидела, глядя строго перед собой. Щеки ее пылали, как у чахоточной. Над женщиной стоял смуглый, похожий на эфиопа господин во фраке. Ритмично взмахивая рукой, он выговаривал супруге, раздражен и пылок. Левый мизинец «эфиопа» украшал длинный футляр-наперсток из золота. Казалось, из наперстка вот-вот ударит молния, испепелив дерзкую.
Бригида улыбнулась, стараясь успокоить волнение души.
— Я перескажу вам их разговор, княгиня. У меня очень тонкий слух.
— Это невозможно, милочка! В зале так шумно!
— И все-таки… — она сосредоточилась, отсекая лишние звуки. — Он говорит ей: «Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь…» Короче, без нее он был бы несчастлив. «Ma famille augmente, mes occupations me retiennent forcément à Pétersbourg… les dépenses vont leur train, et n’ayant pas cru devoir les
