привлечь того, кто был в Мекке и видел Каабу?
— По ту сторону моря, на границе владений ширван-шаха и шемхала тарковского Суркая, есть кладбище, называемое Кырхляр. Сорок мучеников за веру, убитые в первые годы хижры, покоятся там под резными плитами. С давних пор я хотел поклониться святым могилам и, если пожелает Аллах, упокоиться в их благородной тени.
— Мне кажется, — вкрадчиво произнёс хан, — твоя дорога лежит несколько южнее. Нам стало известно, что некий купец, покинув наши владения, направился через Мерв прямиком в Исфахан.
— Мудрейший из мудрых, сияющий повелитель ведает всё, что происходит в его владениях, но в душах людей читает один Аллах. Пусть купец, о котором помянул великий хан, едет, куда пожелают шайтаны, таскающие его по свету. Я и впрямь хотел видеть этого человека и спросить с него старые долги, но во время молитвы у колодца Сакар-чанга мне снизошло откровение, и отныне я не желаю думать о земном.
Анука-хан молитвенно огладил лицо:
— Аллах ведёт людей, куда пожелает. Сколько воинов ты хотел бы взять с собой и кого предлагаешь поставить на своё место?
— Я поеду один. Душа моя в руке Аллаха, а тело не нужно даже мне самому. А что касается командования конницей, то осмелюсь сказать, что мин-баши Габитулла опытный воин, поседелый в битвах, а верность его солнцезарному хану проверена временем. Если хан пожелает, Габитулла будет с честью водить башкирский тумен.
— Что же, — принял решение хан. — Мы отпускаем тебя, Шамон. Однако ты должен будешь сослужить ещё одну службу. Наши нукеры проводят тебя в Тарки и составят твоё окружение, а ты передашь Суркай-хану наше царственное послание.
— Воля светозарного повелителя будет исполнена в точности, — поклонился Семён.
Ануш Мохаммед Богадур-хан не спускал пристального взгляда со своего везира и видел, что лицо Шамона не дрогнуло, ничто в нём не переменилось и глаза не метнулись испуганно. А это значит, что неожиданное повеление никак не изменило планы ходжи Шамона.
«Неужто он и впрямь собрался в паломничество? — подумал хан. — Это столь удивительно, что может оказаться правдой. Надо будет как следует проследить, что он станет делать перед отъездом. Но в любом случае Сейид-инак прав — башкирам больше доверять нельзя».
Хан положил руку на сочинение своего отца, тщательно переписанное красивым почерком «насх» и на франкский манер переплетённое в тиснёную кожу. Эта рукопись всегда лежала на отдельном столике, ибо Ануш-хан постоянно черпал в источнике мудрости, оставленном Абулгази-ханом, да будет доволен Аллах его потомками.
Семён молча ожидал разрешающего кивка и как бы не видел многозначительного касания ханской руки. Однако и он понял, что хану больше доверять нельзя.
* * *
В день перед отъездом Семён сидел в беседке позади дома. Погода баловала ранним теплом, ночью расцвёл миндаль, и белые цветы покрывали ветви, словно не вовремя выпавший снег. Голуби-стоналки жаловались под крышей, а больше ничто не нарушало утренней тишины.
На тонконогом столике перед Семёном стоял кувшин с густым шербетом, рядом козинаки и халва в плоской чашечке. Тульским мальчишкам такой сладости, поди, и во сне не представить. Туда бы переправить, не глядя, кому бог пошлёт. А здесь… глаза бы не смотрели на знатное угощенье. Что радости с той кунжутной халвы — репка пареная куда слаще. Дивно господь устроил: не может человек без родных краёв, без своих людей. Тянет на родину, хоть и не ждёт там беглого бунтовщика ничего, кроме батогов и пыточной избы. И всё же нельзя иначе: птица по весне на старые гнёзда летит, и сёмга в родную речку на нерест идёт, чужих знать не хочет. Так и в ходже Шамоне проснулся русский мужик и стонет по дому. А жил бы сейчас на Руси, небось скучал бы по сухости и жаре, по кустам джузгуна, цветущим на барханах, — ничего нет прекрасней их недолгого цветения… О Аллах! не дай сбыться всем мечтам сразу!
С отвлечённым любопытством Семен подумал, кому достанется его дом, когда обнаружится, что из паломничества водитель башкирской конницы не вернётся. Затем в памяти всплыло ласковое движение ханской руки, оглаживающей тиснёный переплёт книги. Тогда, вернувшись из дворца, Семён перечёл «Родословное древо тюрков», вернее, ту его часть, где мудрейший Абулгази рассказывает о своей многотревожной жизни. Вот заключил хан хивинский союз с туркменскими племенами, и два войска вместе пошли воевать Бухару. Но на первой же ночёвке туркменские воины были вырезаны неверными союзниками, а их кочёвки, лишившись защитников, стали лёгкой добычей хивинцев. Прошёл год, и Абулгази заключил союз с киргизами против калмыков. На коране клялся вместе воевать против неверных, а вместо того в походе порезал и киргизов. А потом и с сартами так же поступил, и вновь с туркменами… И каждый раз ему верили. Странные всё же люди — тюрки! О таковых коварствах хана не враги злейшие пишут, а сам хвалится, что клятвопреступник есть и убийца ближних. А может, так и надо? Бог правду и без тебя знает, а людей за господней спиной всё равно не стыдно. Большому человеку и грехи прощаются великие.
Вот на долю Ануки-хана ни злодейств не досталось, ни подвигов. А по всему видать, что отцовская слава не даёт светозарному спать спокойно. Значит, жди похода, и в этом походе будет хорезм-шах резать собственное войско. По всему видать, что падёт удар на башкир — они здесь чужие, а в последние годы основались как дома, усилились и при дворе, и в войске. А это уже истинно государственная мудрость: когда твой телохранитель начал забирать власть, убей его раньше, чем он тебя. Похоже, именно этим и намерен заняться Ануш Богадур-хан. Значит, надо, прежде чем прольётся кровь, уходить самому и уводить башкир. Жаль, что дорога на север будет у них разная. Но башкиры не должны знать, кем был ходжа Шамон. И без того в этой жизни слишком много разочарований.
Габитулла, мягко ступая, вошёл в беседку, огладил бороду, смывая дурные мысли, присел на кошму, приготовившись молчать вместе со своим командиром. Когда Аллах пожелает, ходжа Шамон скажет, что должен делать его первый сотник.
Семён поднял лицо, встретил спокойный взгляд тёмных глаз.
— Габитулла, — медленно произнёс Семён. — Башкирскому народу плохо без вас, а мне плохо без той земли, где я родился. Пришла пора каждому возвращаться под родные небеса.
— Я ждал этих слов, — произнёс Габитулла. — Через месяц после твоего отъезда мы пойдём на свои старые кочёвки.
* * *
Шемхал тарковский Суркай был изрядно озадачен. Ему частенько приходилось получать послания от хивинских ханов, но никогда прежде
