что сдерживал своё нарастающее раздражение, но всё больше и больше утверждался в мысли, что неспроста Алёша встал на путь жесткого отрицалова. При его, пусть и подловатой, но всё же природной ссыкливости, он вот так, за здорово живешь, ни за что не отважился бы отказывать мне в информационном вспомоществовании. Единственным мотивом в таком, не свойственном ему поведении, может быть только опасение еще больших неприятностей. А самые неприятные неприятности для него сейчас и на всю его оставшуюся жизнь, это казённый дом. Где обитают злобные, извращенно-ничтожные подонки-содомиты. Полтора месяца беспощадно и практически беспрестанно тиранивших его дымоход.
Вывод напрашивался единственный и он однозначно указывал на то, что Алёша снова наступил в кучу дерьма. И молекулярно-атомный состав этой кучи, я был готов поспорить, наверняка предусмотрен уголовным кодексом РСФСР.
— Ну вот, что, Алексей! — приняв решение больше не сдерживать в себе химическую реакцию принятого вовнутрь аммиака на ранее принятую этиловую составляющую, — Долго я терпел твои издевательства над своим измученным нарзаном сознанием! А ведь я тебя предупреждал, что за враньё ты ответишь! Так, Алексей? Предупреждал же?
Душистый перец Вязовскин сначала просто отвёл взгляд, а потом и вовсе поворотил свою упрямую луноликость в сторону пейзажа за окном.
— Даже так⁈ — хмыкнув, удивился я, — Бунт на корабле? Отставной козы литератор решил пободаться с советскими следственными органами? А ты не забыл, жопошная твоя душа, кто ты есть? Ну, так я тебе сейчас напомню! Во-первых, ты мелкий жулик и пошлый плагиатор! Да еще и осужденный преступник со вступившем в законную силу приговором. Ты вспомни, придурок! У тебя же срок на рогах висит! — глаз Алёши я не видел, но, что его объёмные щеки мелко тряслись, было хорошо заметно и со стороны его затылка.
— Запомни наипервейшую заповедь арестанта, Вязовскин! Главное, это не сколько сидеть, а как сидеть! Впрочем, чего это я, ты же эту науку уже прошел! И на своей шкуре её нешутейно ощутил. Или не ощутил? Чего молчишь, Алёша?
Мой анально-криминальный визави всё же соизволил развернуться ко мне своим упитанным лицом. В прорезях его глаз светились черные угольки зрачков, наполненные ненавистью. И еще страхом. Чего там было больше, утробной злобы или крысиного ужаса, я так и не разглядел.
— Эк, тебя разобрало! — я даже немного удивился и присвистнул, — Ты, что же, Алексей, это ты меня, что ли виновником своих бед считаешь?
Вязовскин ничего мне не ответил, но по его небогатой мимике и дурак бы понял, что со своим предположением я угадал.
— Вот это ни хрена себе! — уже на полном серьёзе удивился я, — Это с какой такой радости, морда ты свинорылая, меня виноватым в своих невзгодах назначил⁈ Может, это я тогда заставлял тебя по-пиратски разбойничать и выделенные книжки у литературной общественности тырить? Или это я тебя надоумил целыми кусками тексты классиков в свои опусы вставлять?
Глаза вороватого бздуна снова ускользнули в сторону, но осознания собственной вины на его лице так и не появилось. Пришлось продолжить понуждение творческого кладовщика к действенному раскаянию.
— Если хочешь, я могу тебе еще напомнить, как ты в соавторы к творческой молодёжи без вазелина протискивался! Помнишь лысого дерьматолога из психушки, который на тебя батрачил? Он, бедолага, наверное, каждые десять минут теперь приплясывает и до сих пор никак не нарадуется, что избавился от тебя. И, что ему теперь не приходится по твоему наущению неугодных тебе авторов гнусными рецензиями гнобить! Чего ты молчишь, Алексей? Ты возрази, если я не прав!
Ничего не ответил мне Алексей Мордухаевич. Тщетны были мои попытки достучаться до его совести. Собственно, особо я и не рассчитывал на то, что Алёша, рыдая, начнёт каяться, облегчая свою тёмную душу. Слишком уж много дерьма на эту душу наслоилось.
Стало быть, прочь неуместную лирику! Далее будем действовать строго по конспекту спецкурса ОРД. Оперативно-розыскной деятельности, то бишь.
— Значит, так! — включил я сатрапа и добавил на лицо милицейской строгости, — Слушай сюда и знай, гадёныш, что шутки закончились! Разозлил ты меня, Алексей по-настоящему! Поэтому я тебя сегодня даже допрашивать не буду. Вместо этого, я за три дня соберу на твою персону минимально достаточную для ареста фактуру и отправлю тебя в СИЗО! Но сам понимаешь, теперь тебе оттуда выскочить не удастся, уж я об этом позабочусь!
Излагал я свои бесчеловечные угрозы, сосредоточенно копошась в корках уголовного дела. Но при этом искоса наблюдал за злобным газоотравителем наивных пролетарок завода «Прогресс».
Забрав из рук внезапно взмокшего Алексея Мордухаевича влажную повестку и преодолевая брезгливость, я поставил в ней время его пребывания в Октябрьском РОВД, и расписался.
— Всё! Пошел вон отсюда! — не прибегая к лишним эмоциям, беззлобно произнёс я, — И помни, жопошник, через три дня я тебя арестую! Камеру, по старой дружбе, я, так и быть, устрою тебе с решкой на солнечную сторону. А пока свободен! Давай, вали отсюда!
— Он меня опять посадит! Посадит! — раскачиваясь из стороны в сторону, монотонно бубнил Алексей, — Ты, Маня, просто не знаешь, что это за человек! Это такая сволочь, Маня! И он меня посадит!
Выйдя из кабинета следователя, гражданин Вязовскин сразу же бросился к почитай уже родному ликеро-водочному заводу. На котором он общественно-полезно трудился кладовщиком. Добравшись на трамвае до сродственного предприятия, к проходной он не пошел, а пристроился на лавочке неподалёку от стенда с фотографиями передовиков производства. До конца рабочего дня оставалось чуть более получаса и Алексей решил дождаться нужного человека за заводским периметром.
Его старшая коллега и по совместительству, не менее страшная любовница, появилась на ступеньках проходной, когда он уже совершенно извёлся. Томимый нервенной жаждой, кладовщик уже трижды успел сбегать за угол к аппаратам, незадорого выдающим газировку. Но шипучка ему помогала слабо.
Его пожилая подружка, правильно оценившая состояние своего сопостельника, не торгуясь, согласилась с таксистом на объявленную им пятёрку и, затолкав Алёшу назад, уселась спереди.
И вот теперь, после распитой на двоих бутылки водки, и невнятного соития, она лежала на кровати и, стараясь не морщиться, выслушивала стенания своего расстроенного полюбовника.
А Алексей, тряся лицом и своей обвислой студенистой грудью, примерно такого же размера, как и у неё, уже по третьему кругу жаловался на судьбу. И на злобного следователя Корнеева.
Нет, не надо было брать его к себе на склад! Почти месяц ей пришлось уговаривать покойного завскладом Якова Самуиловича Водовозова. Она даже поручилась своей долей в их воровском предприятии. Хорошо, что Самуилыч не дожил.
Так безрадостно и абстрагировавшись от бабьих стонов годящегося ей в сыновья и раскачивающегося, словно китайский болванчик на её постели Алёши, размышляла старшая кладовщица Ирсайкина. Да, зря она тогда уступила Доре. Вообще, на «ликёрку» устраивать этого засранца было ни к чему. И не устроила бы, если бы не его родительница. А Доре Афроимовне, как, впрочем и самому вытавщившему её в город Алёше, Маня Ирсайкина была кое-чем обязана. Вот, из-за этого «кое-чего» она и не смогла отказать своей подруге в трудоустройстве её великовозрастного и такого проблемного сынишки. И теперь эта услуга, оказанная Доре, вылезла ей боком. Да еще каким боком! А Алеша продолжал что-то уныло гнусить и, словно китайский болванчик, раскачиваться сидя на её постели.
— Не хнычь, Лёшенька! — потянула к себе своего рассупонившегося интимного дружка Маня, — Соберись! Ты же мужчина! Иди ко мне!
— Даа… мужчина! — послушно привалившись к боку подруги, гнусаво взвыл Алёша, — Тебе легко говорить, а меня он в тюрьму опять посадит! Ты же знаешь, что мне нельзя в тюрьму!
— Знаю, Лёша, всё знаю! — обняла Ирсайкина слезливого страдальца. — Не плачь, не успеет он тебя на кичу отправить. Ты не переживай, ты лучше усни! Налить тебе водочки?
Но водочки Алексею уже было не нужно. Всё реже и реже всхлипывая, он уткнулся носом в немытую подмышку своей возрастной любовницы и, засопел, засыпая.
P. S. Во избежание каких-либо инсинуаций и недоразумений, я еще раз напоминаю всем читателям и, в особенности, админам. Образы Вязовскина Алексея Мордухаевича и окружающих его персонажей, являются собирательными и вымышленными. К уважаемому мной музыкальному критику и величайшему писателю современности А. В. Вязовскому, указанные в книге герои никакого отношения не имеют. Подчеркиваю, никакого! Это абсолютно разные люди! Не однофамильцы, не родственники и даже не соседи.
Я выпроводил любимца уголовных содомитов и общаговских женщин пролетарского толка за пределы кабинета. И вдруг понял, что совсем не хочу работать. В том смысле, что сегодня не хочу. Добросовестно понасильничав
