Бусы, серьги, кольца посвёркивали настоящими и фальшивыми камнями в электрическом свете.
Завитые волосы. Сложные причёски. Подведённые глаза. Помада на губах. Духи, духи, духи.
Мужчин в традиционных костюмах было мало — те, кто не смог или не захотел прийти в джинсах, облачились в расклешённые брюки всех расцветок и такие же спортивные пиджаки и блейзеры.
Яркие галстуки и шейные платки. Сигареты с фильтром и трубки. Коньяк и шампанское из буфета.
На наши с Таней смелые и демократичные кроссовки бросали откровенно завистливые взгляды — понимали, что это последний писк моды, но сами то ли не решились надеть, то ли не смогли достать хорошие.
Не меньший интерес, в особенности женской «джинсовой» половины, вызвала Танина сумка из разноцветных кусочков кожи и «хипповской» длинной бахромой по краям.
— Классный сумарь, — оценил я, как только её увидел и показал большой палец. — Сама сшила?
— Ага, — ответила довольная Таня. — У нас машинка, «Зингер», от бабушки осталась — любую кожу берёт. Шить тоже бабушка научила.
— Кайф, здорово получилось. Что будешь пить-есть? Здесь неплохой буфет. Чай-кофе-сок-бутерброды?
— Ничего, спасибо. Хочу походить, посмотреть.
— Ну, походи. А я, пожалуй, съем бутерброд с кофе.
Однако, до буфета я не добрался. Только встал в очередь, как услышал за столиком неподалёку разговор.
За ополовиненными рюмками коньяка и двумя тарелками (одна с нарезанным лимоном, другая с тонкими ломтиками сыра) разговаривали двое мужчин.
Один постарше — лет сорока восьми, лысоватый, в очках, желтоватых брюках-клёш, светло-коричневом спортивном пиджаке и с шейным платком под распахнутым воротом жёлтой же рубашки. Второй молодой, до тридцати, в джинсах, светлой рубашке и тёмно-синем пуловере. Я услышал фамилию Высоцкого и прислушался.
— Не может играть, — негромко говорил жёлто-коричневый. — Пьяный. Хоть спектакль отменяй.
— Ты-то откуда знаешь?
— Случайно услышал. В туалете. Я в кабинке был, зашли Смехов и Лёня Филатов — отлить, узнал их по голосам. Говорили тихо, но я расслышал. Говорят, никогда такого раньше не было.
— Да ладно, все знают, что Высоцкий выпивает, и крепко.
— Это — да. Бывало даже заменяли его. Но в «Гамлете» — нет. Он всегда выходит, в любом состоянии. Но тут… Не знаю, время есть ещё, может, приведут в чувство как-то.
— Пятнадцать минут до первого звонка, — сказал молодой, посмотрев на часы.
— Я и говорю, есть время. Ну, давай выпьем.
— Выпьем за то, чтобы Гамлет протрезвел, — сказал молодой. — Смешно.
Они чокнулись, выпили.
Я покинул очередь, нашёл Таню. Моя юная спутница, держась преувеличенно прямо (плечи отведены назад, подбородок вздёрнут), рассматривала фото актёров, развешенные по стенам):
— Отлучусь на пятнадцать минут, — сообщил. — Возникло срочное дело. Если до звонка не вернусь, занимай наши места и жди меня.
— Что-то случилось? — спросила она обеспокоенно.
— Всё в полном порядке, не волнуйся. Просто нужно кое с кем поговорить. К началу спектакля буду.
Дежурной, сидевшей на страже у входа в административную часть театра и защищавшей эту крепость от осады восторженных зрителей и — особенно! — зрительниц, желавших во что бы то ни стало засвидетельствовать свой восторг любимому актёру или актрисе, я показал удостоверение ЦК КПСС и, наклонившись, полушёпотом осведомился:
— Высоцкий где? Меня специально вызвали по телефону.
— А ты… вы…мальчик, разве доктор?
— Читайте, что написано, — я показал. — Консультант. В том числе и по этим деликатным вопросам. Кому надо, тот знает. Потому и позвонили.
— Понятно, — тоже полушёпотом ответила дежурная, в глазах которой засветилось понимание и причастность к высоким государственным секретам. — В костюмерной он. Нашатырём и кофе пытаются отпоить. Но…
— Где у нас костюмерная?
— Прямо по коридору и направо до конца. Там увидите.
В костюмерной, куда я вошёл не постучавшись, толпилось несколько человек.
Я узнал взъерошенного и сердитого Любимова, облачённого в серый, свободно кроя костюм и рубашку без галстука. Аллу Демидову, Вениамина Смехова, ещё два-три лица показались мне знакомыми.
Высоцкий, в джинсах и джинсовой же рубашке с мокрой грудью сидел на продавленном диване и отталкивал стакан с какой-то прозрачной жидкостью, который ему протягивал Валерий Золотухин:
— Пей, Володя, говорю — помогает! На себе испытано.
— Не буду я пить эту гадость, — услышал я знакомый хрипловатый голос. — Убери, Валера. Кофе дайте мне кто-нибудь, и покрепче. Всё нормально будет, я в порядке, — он попытался встать и снова плюхнулся на диван. — Вот чёрт… Кофе есть?
— Кофе не поможет, — сказал я с порога. — И нашатырь тоже. Разрешите мне?
— Кто вы такой, молодой человек? — раскатисто осведомился Любимов. — Кто вас сюда пустил?
— Консультант ЦК КПСС по деликатным вопросам Сергей Ермолов, — представился я, протягивая Любимову удостоверение. — Не волнуйтесь, Юрий Петрович. — Я случайно услышал, что у вас проблема и решил помочь.
— Нечему здесь помогать, — сказал Любимов, мельком глянув на удостоверение. — Я отменяю спектакль.
— Десять минут, — сказал я, твёрдо глядя ему в глаза. — Дайте мне десять минут и оставьте нас с Владимиром Семёновичем вдвоём, а потом отменяйте или не отменяйте — ваше право. Но уверен, что спектакль состоится. Зря я, что ли, билеты доставал? Смею вас заверить, это было непросто даже с моими связями.
— Хм, — Любимов несколько секунд неотрывно смотрел мне в глаза. — Хорошо. Десять минут. И вот ещё что… Алла, — обратился он к Демидовой, — останься с ними. Будешь моими глазами и ушами.
Демидова кивнула.
— Хорошо, Юрий Петрович.
— Верное решение, Юрий Петрович, — сказал я.
Высоцкий всё это время сидел на диване с локтями на коленях, стараясь сфокусировать на мне взгляд. Получалось не очень.
Все вышли, мы остались втроём.
— Что
