— Ваше величество, я сеньор этих земель Мартин Лопес де Рекальдо де Оньяс-и-Лойоколла, — представился он с легким поклоном. — Прошу вас оказать мне честь быть моим гостем.
Произнеся эти слова, сеньор Лопес твердо взял под уздцы мою кобылу и ввел ее вместе со мной, по-прежнему восседающим в седле, во двор своего замка. А головной убор так и не снял.
Оглянувшись в воротной арке, я увидел, что все остальные спешились, не проходя ворот, и, отдав коней слугам, вошли во двор пешими. Даже дон Саншо и отец Жозеф. Немного подумав, я понял, что мне в этом доме оказывают нехилые почести.
Знакомые валлийские стрелки, которых я услал сюда с деньгами для Иниго, подбежав, приняли повод Флейты из рук дона Мартина, одновременно поздравляя меня с прибытием. Морды у них были шалые, и они, услуживая мне, нетерпеливо стреляли глазами в сторону своих соплеменников, толпившихся у ворот.
Я спешился.
Оказавшись со мной лицом к лицу, хозяин замка еще раз мне поклонился и, выпрямившись, сказал:
— Хочу поблагодарить ваше величество за то серебро, что вы прислали на лечение моего брата. Мы хоть и одна из самых знатных семей в Гипускоа, но, увы, не самая состоятельная. Прошу вас пройти дом. Вам с дороги будет предложено молодое вино этого урожая.
И показал рукой на вход в башню.
Но прежде чем пройти туда, я позаботился о ближниках:
— Дон Мартин, прикажите распорядиться, где встать на постой моим людям. Мы так спешили, что весь обоз оставили в Гернике.
— О них позаботятся, ваше величество, — снова поклонился старший Лопес.
Осталось только войти в башню, куда вели стрельчатые двери с выбитым в камне гербом Лопесов над ними. Резной столб, который подпирают с двух сторон странные зверушки: не то медведи, не то волки, не то собаки — я не разобрал толком. Да и щит странный для геральдики — с длинным выступом вверх посередине верхнего среза.
Я не оглядывался, но и не сомневался, что дон Саншо увязался за мной.
Комната моего оруженосца находилась на втором этаже башни. Она была темной и прохладной. Единственное узкое окно-бойница давало достаточно света, чтобы все рассмотреть, но недостаточно для нормальной жизни. Обставлено помещение скудно. Главным предметом мебели являлась большая потемневшая кровать с резными столбиками для балдахина, но без самого балдахина. Когда-то лет так двести назад такая кровать, скорее всего, являлась предметом роскоши. Но не сейчас.
Раненый эскудеро валялся на ней, покрытый пестрым лоскутным одеялом и… играл на мандолине. Надо сказать, весьма мелодично терзал этот щипковый инструмент зажатым между пальцами костяным медиатором. Глаза его при этом были закрыты, а лицо одухотворенно, как у Гарика Сукачева на джем-сейшене.
У меня случился разрыв шаблона. Или как там по-на-учному… когнитивный диссонанс. Ну не вязался у меня образ этого юного рыцаря из Лойолы с мандолиной, хоть тресни.
Я поднял руку, чтобы остановить хозяина этого дома, который решительно направился прервать музицирование моего эскудеро, и жестом призвал всех к молчанию. После чего с удовольствием дослушал композицию, которая мне очень понравилась. До этого момента я не считал мандолину инструментом, способным на сольные партии. Талантливый парень этот Иниго.
С последней нотой эскудеро открыл глаза и увидел меня.
— Сир? Я так рад видеть вас, — заявил без улыбки юноша, откладывая мандолину в сторону. — И счастлив, что вы почтили мои раны своим присутствием. И одновременно я в безмерном горе оттого, что не могу больше служить вам на военном поприще.
Похоже, это действительно сильно огорчало Иниго, потому как из уголка его глаза побежала предательская слеза.
— Иниго, ты по-прежнему на моей службе, — заверил я юношу, — просто временно находишься на излечении от ран. Когда ты выздоровеешь, я найду твоим способностям достойное применение, поскольку твоя служба у меня в качестве эскудеро закончилась.
Юноша огорчился, но ничего не сказал. Видимо, он уже успел смириться с тем, что будущность его — удел инвалида. А кому нужен оруженосец-инвалид…
Я с шелестом обнажил эспаду из ножен и, подойдя вплотную к кровати, опустил плашмя конец клинка на плечо юноши.
— За проявленную тобой храбрость и героизм, за выполнение опасного поручения в тылу врага и за спасение моего корабля в морском бою жалую тебя, Иниго Лопес из Лойолы, званием кабальеро. Носи с честью.
После чего убрал шпагу и положил на его грудь заранее приготовленные золотые шпоры.
— Увы мне… — потряс Иниго этими шпорами, как младенец погремушками.
Шпоры в его руках мелодично звякнули.
— Я так об этих шпорах мечтал, сир, а теперь, когда моя мечта сбылась, мне их даже надеть некуда. Нет ли у вас с собой, сир, романов о великих кабальеро, чтобы я мог утешиться хотя бы их подвигами, если не могу больше свершить свои. Лежать пластом — это так скучно.
— Нет, Иниго. Я как-то не подумал о том, что тебе сейчас больше нужна духовная пища. Ноя тебе пришлю книги с первой же оказией, — пообещал я.
— Только не присылайте мне, сир, романа про Амадиса Галльского, я его, еще служа при вашем дворе, наизусть выучил. И дома читал… — с кривой улыбкой уточнил свою просьбу Иниго. — Но можно и его… если ничего другого не подвернется.
Подошедший к нам дон Саншо, блеснув единственным глазом, заявил:
— Я никогда не сомневался в тебе, Иниго. Гордись. Ты, наверное, самый юный кабальеро на Пиренеях, если не брать особ королевской крови.
И инфант положил ему на грудь золотую печатку без гравировки. Интересно, он ее специально заказывал и с собой все это время носил?
— Печать кабальеро на этот перстень, надеюсь, закажешь граверу сам, — пояснил свой подарок инфант.
Ну да, у меня самого такая же печатка на мизинце, только вот беарнские быки на ней гравированы на плоском рубине. Ну так это печать принца, а не бедного кабальеро.
Оставив по просьбе отца Жозефа его наедине со скорбящим ранбольным, мы вышли в трапезную, где суетились несколько женщин откровенно крестьянского вида, накрывая на стол что бог послал. А бог послал нынче бедному идальго из Лойоколлы стол, за который не стыдно посадить и короля. Нуда, хозяйство-то натуральное. Оброк крестьяне приносят натурой. Если и есть у Лопесов какой-нибудь дефицит, то это только живые деньги.
Помолясь под руководством брата Иеронима, приступили к трапезе. Из моих людей за этим столом только ближний круг сотрапезничал с нами.
Я поинтересовался у хозяина, где остальные мои соратники.
— Слуги ваши на конюшне, ваше величество, — ответствовал мне дон Мартин. — Спать будут на сеновале под крышей, рядом с вашими лошадьми. Стрелков расположили на лугу перед воротами. Им мы шатры выдали. И баранов живьем пригнали для пропитания. Вино, чеснок и хлеб им отсюда принесут. С ними все в порядке. Попробуйте лучше это седло барашка, приготовленное с чесноком, черносливом и горными травами. Моя повариха в этом искусница — скажу не хвалясь, а только констатируя факт.
