Толку с него, правда, тоже… недаром всех этих психологов-психопатов еще в первую мобилизацию загребли. И не врачами – какие из них, к свиньям собачьим, врачи? Очкарик даже повязку элементарную наложить не может, три-четыре пакета портит, пока хоть какую-то чалму вокруг головы условно раненого соорудит.
– Ничего не понимаю. Ради меня… как? Зачем? Чушь какая-то!
– Нет. Не чушь.
– Да как же… – я аж головой затряс. – Ты… мы ведь просто… черт, царевна, сделай милость, объясни тупому немцу, что у нас с тобой за взаимосношен… тьфу, взаимоотношения такие?!
– Не знаю, Эрик, Устала я. Вымоталась. Не хочу больше одна оставаться. А ты – надежный. Мне кажется, кроме тебя в этом мире свихнувшемся уже ничего надежного не осталось.
Ну что ей после такого скажешь?
– Стась, – ласково говорю, – ты не путай теплое с мягким. Пока мы в тылу, я, согласен, величина постоянная. Но через пару дней мне в бой, а бой – это явление мало предсказуемое. Я ведь который год воюю… по статистике мне Господь уже давно удачу в кредит отмеряет. Можно ведь и на первой же сотне метров подарочек в боеукладку словить – и что тогда?
– Вот именно поэтому, – спокойно отвечает малышка, – я и хочу быть рядом с тобой. В одной машине с тобой.
Утро прохладное выдалось, можно даже сказать, холодное. Вдобавок туман – я уж заопасался, что из-за него начало атаки отложат. Густой, как молоко, в трех метрах уже ни видать ни черта, какой уж тут противник! Он, понятно, тоже нас не увидит, только и не сильно-то надо – сами с обрыва навернемся или ходовую об камни рассадим.
А потом солнце из-за горизонта выглянуло, окрасило все в мармеладные, то есть пастельные, оттенки и сразу тепло стало. На душе, по крайней мере.
Снял я наушники, на башню вылез, сел, закурил, огляделся – красиво… словами не передать. Солнце туман к земле прибило, и теперь он, как море в штиль, нежно-розовое. Только панцерные башни из него островами торчат, и гребень впереди золотится.
Идиллия. Даже не верится, что вот-вот оттикают стрелки и разнесет всю эту господню благодать пушечно-ракетным залпом вдребезги пополам. А следом мы сквозь догорающие обломки двинемся убивать и умирать!
Прав Вольф: чего-то я засентиментальничал последнее время. Или обрусел. Уже ловил себя пару раз – думать по-русски начинаю, то есть мысленно – на русском. С ремонтником, опять же, позавчера разговаривал – тоже начал русские словечки в речь ввертывать, причем не только матерные.
И вот сейчас гляжу на эту красоту пастельную и тянет меня на ностальгию пополам с философствованием.
Помню, за два года до войны меня дядя двоюродный, Петер Роллер, на лето курьером пристроил в Эссене – сам он там клерком работал. Жил я, соответственно, у него, спал на диванчике в гостиной и каждое утро, просыпаясь, любовался шикарнейшим рассветом. Дом был новый, выше всех в квартале; так что вид был во все окно: розово-алое море, и на самом горизонте могучие колонны дыма из труб, точь-в-точь будто вулканы на рисунке в учебнике.
Если бы не война, он меня, может, и на нормальную работу к себе взял бы. Да и вообще… у нас с мамой ведь других близких родственников, считай, и не было —вот ей «черное извещение» и прислали: «Пал смертью героя…» Ну какой, спрашивается, смертью героя мог штабс-вахмистр из батальона связи пасть? Накрыло бомбежкой или обстрелом…
Еще – мог бы в колонии податься. После школы – вполне. И был бы, как англичане говорят, белым сахибом, может быть, даже и при авто… ну, мотоцикл точно б полагался. Понятно, что там, в колониях, тоже не все сплошь праздник да сахар – малярия, дикари, но зато перспектива…
А так…
И кому оно только было надо – все рушить? Жили-то ведь неплохо. Раз в месяц на рыбную ярмарку в Голландию катались… к морю, опять же.
Социал-интернационалисты говорят – богачам! Капиталистам там всяким, банкирам, аристократам опять же. А зачем? Будто они без войны плохо жили? А война для них тоже не сахар… Понятно, что простые продукты они не по карточкам получали, а вот всякие деликатесы из колоний, которые раньше чуть ли не в каждой лавке лежали… бананы там всякие, ананасы с киви. Первый год еще через Швецию, говорят, что-то шло, потом бритты блокаду ужесточили, ну а после ребята Херзинга жирный крест на всяческой торговле поставили. В нашем экипаже у радиста, Карла Вальтера, брат подводником был, и раз у них отпуска совпали. Карл потом рассказывал, какие, к свиньям собачьим, досмотры, нейтралы. У них там все просто было: засекли гидрофонами или эхо-камерой надводную цель, пальнули акустической, а что за цель – военный корабль, торгаш или даже госпиталь плавучий, это пусть Посейдон разбирается. Кто по-другому воевал, тех самих быстро на дно спровадили: поисковых групп в Атлантике у бриттов шастало, что блох по дворняге. Плюс дирижабли и бомберы дальней морской разведки, все при радарах. Чуть рубку из-под воды высунул – через пять минут получай привет с небосклона. Вот и выходило, за сто дней автономки на поверхности были два раза по четыре часа, когда торпеды с «дойной коровы» принимали.
Опять же снаряды и бомбы, они штуки бесклассовые. Когда из «Большой Доры» начали Лондон обстреливать, первый снаряд куда угодил? Правильно, в банк. Восемь этажей пробил и ухнул в подвале, в этом… хранилище индивидуальных сейфов. Наши газеты потом фотографии перепечатывали, две рядом – целое еще здание и аккуратная такая груда камней, что от него осталась. Ну и потом, при следующих обстрелах… контактный взрыватель, он механизм чуткий, но тупой, ему что Вестминстерский дворец, что трущобы Сохо, без разницы. Куда баллистическая кривая выведет, там и рванет. Это вам не Первая мировая, когда все еще почти цивилизованно было – солдаты в окопах воюют, а в тыл разве что раз в месяц одиночный «цеппелин» залетит, вывалит десяток-другой фугасок, и снова спокойно можно кофе со сливками по утрам прихлебывать. Нет уж… в этой войне если чего и прилетит… вроде 7-й эскадры… После таких «гостей» только руины на месте города разбирать, и то дня через три, когда все замедлители отгикают.
Так что не думаю я, что этим… «правящим классам» так уж выгодно это было – войну устраивать. А вот кому выгодно – не знаю.
В башне зашуршало, зашебуршило – повернулся, смотрю, Стаська вылезает. Выпрямилась, потянулась сладко так, зевнула, ну чисто кошка, села рядом на край лобового окна, облизнулась навстречу солнцу и зажмурилась.
– Ну вот, – усмехнулся я, – ты еще замурлыкай!
– Мур-р?
Не выдержал – протянул руку и начал ее за ушком нежно так почесывать. А она в ответ голову наклонила – и щекой!
– Мур-р! Мур-мяу! Мыр-р-р! М-мя! – Тот еще, думаю, «Котенок-1» у меня.
