— Добро, милый человек, — заключил купец и обратился теперь уже ко всем английским торговцам. Пусть они и не понимали «по-нашему», но капитан переведет: — Как вам у нас в Новгороде, а, немцы?
Правда, отвечать, кроме Митьки, особо было некому. Олешка кемарил на скамье, пошатываясь, едва удерживая равновесие, чтобы не завалиться на пол. Близнецы дремали, прислонившись плечами друг к другу. За всех ответил капитан — Митька взглянул на Акинфия с прищуром и поднял большой палец вверх. Чего лукавить, не так страшен черт, как его малюют. Вон как встретили новгородцы: дали где жить, накормили от пуза, напоили и договор заключили. И никто не лишних вопросов не задает.
— Любо, братец, ой как любо, я б за то, чтоб потом еще повторить такую пирушку знатную…
Уже говоря эти слова, Митька поймал себя на мысли, что забыл «сглотнуть» окончания, как делал это прежде, имитируя акцент англичан. Сказаны его слова были на чистом русском языке, без малейшего акцента. Впрочем, хоть сколько-то покорить себя за допущенную ошибку, как и увидеть реакцию Акинфия, рыбак уже не смог. Хмель окончательно обуздал тело и разум. Митька отключился, как и положено, найдя лицом собственную тарелку с остатками холодного.
***
— Неудобно получилось, однако…
Митька зашипел, коснувшись пальцами шишки, что вскочила на лбу.
Падение лицом в тарелку не прошло без последствий — приложился рыбак что надо. Мало того что на пиру они опростоволосились, как какие-то… Какие-то… Митька даже не мог подобрать слов, чтобы вложить в них все свои эмоции. Опростоволосились они знатно, как на заказ. Так, что не пожелаешь врагу. Когда он рассказал о случившемся своим рыбакам, в доме повисла звенящая тишина. А потом выяснилось, что не один Митька набедокурил на вчерашнем пире. Вон вроде и Олешка признался, что начал по-русски лопотать, как на грудь взял больше, чем требовалось. И близнецы, оказывается, учудили — говорят, что признавались кому-то из купцов, будто они русские. Но это полбеды, купцы тоже, поди, не на трезвую голову разговаривали и слушали, потому половину наутро забыли. А что не забыли, так на дурь пьяную немецкую списали. Подумаешь, нахватались морячки капитанские русских слов, вот и говорят. Всем молчать надоело — от гостеприимства новгородского поплыли. К счастью, у Олешки и близнецов, в отличие от Митьки, говор муромский был, легко с немецким перепутать. Когда еще по пьяни язык заплетается, так тем более. Но вот Митька… лажанул так лажанул. Хотя тоже — беда, что ли? Вон Семён сам кричал: «Любо, братцы!» — как товар английский увидел. Может, оттуда англичанин правильно произносить слова научился, кто же знает.
Хотелось верить, что все обойдется. Будь иначе — не лежали они бы в своих кроватях с мягкими перинами. Прямо на пиру всех до одного б перерезали, без суда и оглядки на Разбойный приказ. Довод казался более чем весомым. Тем более что их после вчерашней пирушки приволокли в квартал на горбах купеческих людей. Разве кто-то бы стал возиться, силы тратить, заподозри что. Никак нет.
— А бумажка та, что в ней было? — спросил Павлик, красный как смородина. Ему бы сейчас рассольчика, похмелье снять, да негде взять.
— Бумажка…
Митька, позабыв о шишке, съездил по лбу всей пятерней.
О некоем договоре, что он подписал по пьяни со старостой Ивановского сто, рыбак напрочь забыл. Но теперь, после вопроса Павлика, сразу вспомнил.
— Бумажки, что тебе купчик тот, Акинфий, кажись, подсовывал. Я хоть и пьяненький был, да видел. Еще спросить хотел, да… — Он замялся, на ходу придумывая, почему не спросил и не остановил Митьку. — Да ты ж сам сказал, по-русски говорить нельзя, вот и промолчал.
— Что-то тебе не помешало с другими на русском говорить. Не ты ли заверял купчиков, что ты знать не знаешь, где Англия собачья находится, чтоб ей неладно? — окрысился Олешка, тоже страдающий от похмелья и хмурящийся от головной боли.
— Ну было, виноват, что ж теперь — убивать за это?
— Убивать не убивать, а дел вчера все натворили. Всем и расхлебывать теперь, — сказал Митька. — А что за бумажка была, вот не помню.
К разговору подключился Стенька, прежде молчавший с самого утра:
— Что за бумаги они тебе подсовывали, не скажу. Но вот слова Акинфия этого припоминаю, — заверил он. — У купчика того еще глаза на лоб полезли, как ты бумаги без спора всякого подписал. Это я помню.
— Ну-ка? — Митька, сгорая от любопытства и одновременно от стыда за свое беспамятство, подался вперед. — И что он говорил? Выкладывай.
— Акинфий что-то про корабли английские рассказывал. Якобы груз до Новгорода довезет в целостности и сохранности. Кажись, так.
— Так это Семён, ихний староста, говорил, что поможет, — вставил Павлик.
— Дурень, их двое старост, с обоими дело иметь, — поправил Олешка.
— Да хоть десять. — Близнец демонстративно отвернулся. — Я почем знаю, говорю как есть.
— Ну если так, может, и нет страшного ничего? — предположил Митька.
— Было бы страшное, мы живые оттуда б не ушли.
Стенька поднялся и принялся массировать виски, кривясь.
Митька хорошо его понимал — боль в голове не отступала. На самом деле можно было сколько угодно размышлять и выдвигать самые разные предположения… Но что сделано, то сделано. И факт налицо — выдай они себя каким-то образом, в живых их бы давно не было. Наверное, правильнее всего будет считать, что никто ничего не заподозрил на злополучном пиру.
Дальше разберемся, решил рыбак.
Ну и вывод из ситуации напрашивался невольно. В их положении отныне нельзя позволять заложить себе лишнего за воротник. Никаких попоек, а то можно прилипнуть по пьяни так, что не разгребешь. Вот только что делать дальше? От новгородских купцов нет вестей, где английский товар — тоже неизвестно… Мысли Митьки прервал стук в дверь. Рыбачки встрепенулись, оборачиваясь. На этот раз посыльный не стал ожидаться, пока ему откроют, и отворил дверь сам. Полагал, что купцы английские еще спят или… О второй стороне медали Митька предпочел не думать. Он взглянул на посыльного, отвесившего рыбакам короткий поклон.
— Здравия, немцы, — поприветствовал посыльный. — От старосты Акинфия известие велено передать.
— Слушаем.
— Ивановское сто собрало корабли из Новгорода к губе Варзины. Вас велено пригласить на отправку судов сегодня по полудню на Торгу.
Посыльный откланялся и вышел. Рыбаки молча переглянулись. Ну что ж, вроде как все становилось на свои места.
Глава 4
Приглашение на сторону Торга, откуда по Волхову отправлялись в далекий путь корабли, Митька принял. Как бы ни болела голова, как бы ни просило покоя вымотанное тело. Следовало взять себя в руки, собраться и отправляться на Торг. Будет странно, если купеческие корабли отплывут в губу Варзины без участия англичан. Похмелье после пирушки у Ивановского сто не могло быть принято за оправдание.
Правда, идти на сторону Торга пришлось самому. Братья-близнецы, поразмыслив, сослались на недомогание. Олешка вовсе заявил, что не простоит на берегу, чтобы не вырвать в Волхов или не завалиться в обморок. Пререкаться Митька не стал, ну не умели пить ребята, вот и отходили болезненно. Еще не хватало, чтобы кто-нибудь из рыбачков блеванул на кафтан новгородского купца, поэтому пусть остаются и отсыпаются. Митька же сам обливался холодным потом в три ручья, но заставил себя пойти.
Кое-как добрел до Великого моста, соединяющего стороны, по пути пару раз заплутав и свернув не в тот переулок. И теперь он стоял на берегу Волхова, подбоченившись и уперевшись для верности в стену одного из прибрежных складов. Народу на берегу собралось порядочно, по большей части то были зеваки, не знавшие, чем себя занять, да морячки, грузившиеся на суда. Самих купцов сегодня было значительно меньше, чем на вчерашнем пиру, а из тех, с кем рыбачкам довелось познакомиться, пришел вовсе только Акинфий. Возможно, именно ему было поручено представлять интересы общины в делах с англичанами. Можно было, конечно, предположить, что купчики тоже люди и не все отошли после вчерашнего, вот и не явились к берегу. Но отчего-то в подобное предположение верилось с трудом. Купчики стояли обособленной группой из восьми человек и о чем-то переговаривались с морячками, не обращая на прибывшего Митьку внимания. Возможно, не заметили, может быть, делали это намеренно, но рыбак не счел нужным первым заводить разговор.
