— Да здесь рядом, через два дома.
— Всё равно. Можно?
— Ну, хорошо. Идёмте.
Когда они вышли на улицу, Алёна спросила:
— Как он вам?
— Кто? Павел? — Виктор замялся. — Какой-то он странный, что ли.
— Ага. Вот и мне он не понравился совсем, — призналась Алёна. — А мама мне его в женихи сватает.
— Павла? В женихи? — удивился и заволновался Виктор. — А вы?
— Я? — Алёна подняла на него смущённые глаза. — Я не хочу такого мужа. У меня другой на примете есть.
Виктор понял, что она говорит о нём и от сердца у него отлегло. Оно забилось радостно и гулко.
В магазине почти никого не было. Алёна решительно подошла к прилавку и попросила кассиршу:
— Пожалуйста, полкило сахара, сто грамм масла и двести «Мишек».
— На севере или в лесу? — уточнила кассирша.
— На севере, — кивнула Алёна.
— Два рубля восемнадцать копеек.
Забрав покупки, они вернулись в квартиру Алёны.
Тётя Наташа и Тамара Ивановна вместе с Павлом уже сидели за столом и о чём-то оживлённо беседовали.
— Что же это вы, не дождались нас? — с укоризной заметила Алёна. — Я пойду бутербродов нарежу. Мама, тётя вам с колбасой или с сыром?
— Нам всё равно, — отозвалась Тамара Ивановна.
— А вам? — Алёна взглянула на Виктора.
— Пожалуй, с сыром, — улыбнулся тот.
— А мне с колбасой, пожалуйста! — крикнул вдогонку девушке Павел. — Если честно, обожаю с колбасой, — признался он женщинам.
— Что же вы стоите там, Виктор? — спохватилась Наталья Ивановна. — Присаживайтесь к нам.
Виктор сел на предложенный стул, по-прежнему чувствуя лёгкое смущение.
— Павел нам рассказывал презабавные вещи на житейскую тему, — сообщила Алёнина тётя. — Оказывается у них в Ленинграде жизнь сильно отличается от нашей, можно сказать, провинциальной.
— Да? — удивился Виктор. — По-моему, у нас в стране жизнь везде одинаковая. Или я чего-то не знаю?
Он внимательно посмотрел на Павла. Тот усмехнулся в ответ на его слова.
— Одинаковая-то она одинаковая. Просто иногда задумаешься… Как странно получается. Вот мы сидим тут, собираемся пить чай, а ведь где-то совсем другая жизнь. Где-то идёт война, на Марс летят ракеты, а Лужниках сто тысяч зрителей смотрят футбольный матч… Интересно, кто будет чемпион Союза?
Павел посмотрел на Виктора.
— Конечно, «Спартак», — беспечно пожал плечами тот.
— Неа. Мне кажется, что «Пахтакор», — сообщила Алёна, входя в комнату и неся тарелку с бутербродами и хрустальную конфетницу с «Мишками».
— Почему? — удивился Павел, недоумённо глядя на неё.
— Не знаю, — пожала плечами девушка, подсаживаясь к Виктору и протягивая ему бутерброд с сыром.
— Нет, ну всё же, — допытывался у неё Павел. — Я вот лично за «Зенит» болею.
— «Зенит» нынче на чемпиона не тянет, — со знанием дела сказал Виктор, откусывая бутерброд и запивая его чаем, заботливо подлитым ему в чашку Алёной.
— А вы, почему за «Спартак» болеете? — не унимался Павел, которого задели слова Бугрова. — Вам же, вроде как, за «армейцев» болеть положено.
— Почему? — в свою очередь удивился Виктор. — Что за странные стереотипы: если милиция, то обязательно болеют за «Динамо», если военные, то за ЦСКА… Кстати, я-то не военный, совсем, — добавил он.
— Странно, — усмехнулся Павел. — Насколько я понимаю вы…
— А что вы думаете о себе? — перебила его Алёна, которую начала уже раздражать неоправданная колкость их ленинградского гостя.
— О себе? — удивился и немного растерялся Павел. — Ну что о себе думать можно? Я так думаю — жить надо на всю катушку, весело жить. Я правильно говорю? — Он посмотрел на Тамару Ивановну и её сестру. Те тактично не вмешивались в разговор молодёжи.
— Весело жить не запретишь, — осторожно пригубила горячий чай мать Алёны.
— Веселиться, значит? — понимающе закивала головой девушка. — Баловать себя, любимого?
— А вот воспитывать меня не надо, — покачал головой Павел. — Газеты я читаю. Только идеи идеями, а человек сам по себе.
— Как же это он сам по себе? — удивился Виктор. — Мы же не в лесу живём. Вон вы на большом заводе работаете, люди вокруг вас каждый день, много людей. И что же они соцсоревнования ради себя самих устраивают, план перевыполняют, за качество борются, рацпредложения вносят, новые профессии осваивают? Может всё-таки ради страны, ради всех нас, ради детей наших и внуков?
— Ну, зарплату тоже никто ещё не отменял, — поморщился Павел. — Опять же, премии, почёт, всеобщее внимание, слава. Это при коммунизме все за идеи работать будем, а пока…
— Вас послушать, так люди сейчас на сибирские стройки едут тоже ради денег и славы? — нахмурилась Алёна, и на щеках у неё проступили красные пятна. — Железные дороги тянут по вечной мерзлоте, каналы в Средней Азии роют, заводы возводят на Украине, термоядерные электростанции строят за Уралом?
— Понятное дело, за длинным рублём гонятся, — ухмыльнулся Павел. — Рабочий человек он, понимаете, тоже человек — Хомо Сапиенс!
Тут уже тётя Наташа не выдержала.
— Нет, Павлик, ты не прав. Человеку очень важно понять простейшую вещь — своё предназначение, своё назначение в обществе. Мы все звенья в одной цепи. Нужно просто проследить до конца эту цепочку и найти в ней своё место. Тогда любая работа станет по душе.
— Как у вас всё просто получается, — усмехнулся Павел. — Пойми, что ты звено в цепочке и будешь радостно трудиться. Но разве жизнь это только работа? Есть же и другие великолепные вещи: музыка, стихи, вино, автомобили.
— Всё это создано трудом, — покачала головой Тамара Ивановна. — Да, да. Именно так.
— А море, закаты, горы, женщины, — не унимался Павел.
— Так ведь подлинная ценность всего этого недоступна бездельникам, — резонно заметила тётя Наташа. — Им только кажется, что они живут на полную катушку. А в конце никто из них не избежит пустоты.
— А кто её вообще избежит? — отмахнулся Павел. — Человек подходит к концу и думает: «А что я делал здесь? К чему всё это?». Мы вот боремся за передовые идеи, а, в конце концов, превращаемся в химические элементы. В народе вот говорят, что все будем там — и передовики производства, и бездельники, и благородные люди и подлецы. А где это «там»? Нет его. Одна тьма… Да и тьмы нет. Тьма это ведь тоже жизнь! Так какое мне дело до всего на свете, если однажды я исчезну навсегда, и никто не вспомнит обо мне?
— Вопрос в том, способны ли вы сделать что-то такое, чтобы о вас вспоминали, — сказал Виктор, спокойно глядя в глаза Павлу.
— А Виктор прав, — согласилась тётя Наташа. — Мы вот с сестрой скоро уже будем стариками…
— Наташа! Что ты такое говоришь? — отмахнулась от неё Тамара Ивановна.
— Говорю, что думаю. Так вот. Нам ли не смотреть назад, чтобы понять, что мы делали здесь? Я вот всю жизнь работала учителем и сестра тоже. Она у меня ещё к тому же и депутат местного Совета. Много чего хорошего принесла она людям — чужим, незнакомым людям. Мы обе просто работали. Работали для своих и чужих детей, для вас и для ваших будущих детей и их детей тоже. Понимаешь? И нам с ней не страшно. Правда, сестра?
Тамара Ивановна согласно кивнула в ответ и опустила глаза.
— Ты, Паша, представляешь себе, чтобы случилось, если бы человечество поддалось панике, какой поддаёшься ты? — продолжала рассудительным тоном тётя Алёны. — Дикость, разгул животных инстинктов. А что потом? Алкоголизм, маразм, деградация?
— Опять вы с вашей идейностью, — пренебрежительно махнул рукой Павел.
— Да, в людях должна быть идейность, — уверенно кивнула Наталья Ивановна. — Если хочешь, это святое на все времена и для всех народов. А тот, кто пытается опошлить человеческую идейность, загрязнить души паутиной мещанского равнодушия, тот поднимает руку, ни много, ни мало, на самого человека. Идейность это и есть подлинная человечность, и всякий, кто отрицает идею, остаётся при одних ощущениях. Значит, попросту превращается в животное.
— Ой, боже, ты мой! — театрально воскликнул Павел. — Сколько митингового пафоса!
