груди, показывая, что гарантии моего здоровья у меня в кармане. — Завтра закрываю больничный и на службу! Соскучился я Лида, по работе! — поднял я глаза на нависшую надо мной начальницу, — А по тебе, так и вовсе истосковался!
Руки как-то сами обхватили Зуеву и стиснули ее роскошную задницу. А голова сама собой приникла к по-прежнему, почти плоской груди.
А ведь, скорее всего, сиськи у неё больше уже не вырастут, машинально отметилось в голове. И без всякого перехода, вспомнилось, что надо позвонить Клюйко насчет отбытия варягов.
С трудом оторвавшись от теплой Лиды, я пошел в свой кабинет звонить.
— Подполковник с капитаном в самолете, а Мелентьев регистрацию не проходил! — огорошила меня Эльвира.
— Ты отпусти меня Корнеев, — бубнил лежащий в коридоре опалённый полковник, пока я приводил себя в порядок, — Я слово тебе даю, уеду и больше ты меня никогда не увидишь!
Это да, согласен, не увижу. Так же не увижу, как полтора часа назад. Сунешь сзади мне нож в печень и больше никогда не увижу. Ни тебя, ни вообще, кого-либо. Нет уж, друг любезный Аркадий, так уж получается, что на такой большой земле места нам с тобой двоим слишком мало. С недавних пор. И видит бог, не я эту поножовщину затеял. Любимой родине тебя сдавать тоже никак нельзя. Родина, она, мать такая, порой бывает очень любопытная! Она вопросы иногда задавать любит. Отдай тебя ей и через пару недель, максимум через месяц, неизбежно сместятся у тебя при твоей невеселой камерной жизни все твои приоритеты. И запоешь ты соловьем. Потому, что терять тебе уже будет нечего. А самые ничтожные и простейшие блага станут для тебя недоступной роскошью. За кусок колбасы, за пачку чая, за отдельную камеру ты непременно запоёшь. А то и еще раньше, чем через пару недель. Потому как сам ты вертухай и иллюзий по этой части ты давно уже не питаешь. И тогда руководитель следственной бригады Генпрокуратуры Эльвира Юрьевна Клюйко может пересмотреть своё ко мне отношение. И чего доброго, начнёт задавать мне пошлые вопросы. Хорошо еще, если она это будет делать, как частное лицо. А ну, как она затеется с этим нехорошим развлечением на официальной основе? Нет, друг Аркадий, нам такой хоккей не нужен! Да и как далеко ты, уедешь, если даже умом я тронусь и тебя отпущу? С такой-то рожей!
Я принялся методично обшаривать карманы того, кто сейчас для меня был хуже татарина. То есть, своего незваного московского гостя. Ничего, что было бы из ряда вон. Удостоверение, роскошный кожаный гаманок с двумя сотнями рублей и прочие мелочи. Еще не обмявшаяся толком новая куртка, вместе с кроличьей шапкой, нашлась в спальне на кровати.
Вот в этой куртке я и обнаружил то, что заставило заледенеть душу, а лицо покрыться испариной. Я, наплевав на полыхнувшую в голове боль, метнулся назад к упырю.
— Откуда это у тебя?! — со всей силой, которая нашлась, пнул я в бок Мелентьева, — Говори, сука, или я тебя дотащу до ванны и резать в ней буду!! — полкан с ужасом таращил на меня глаза и что-то пытался до меня донести сквозь широкую полоску пластыря, которым был залеплен его рот.
Связка ключей, которую я нашел в его куртке, принадлежала Левенштейн. Ошибка была исключена. И не только потому, что я узнал сами ключи. На кольце был сонькин брелок. Пана забрала его себе и повесила на квартирную связку.
Вместе с возрастающей болью внутри головы, пришло понимание того, что с пластырем на губах, полкан ничего мне не расскажет. Не размениваясь на гуманизм и толстовское человеколюбие, я рванул белую полоску со рта мерзавца. Тот взвизгнул, а потом сразу же суетливо затараторил.
— Живая баба! Точно говорю, живая! — с ужасом глядя на свою же раскрытую выкидуху в моих трясущихся руках, выплёскивался гад. — Осталась у меня здесь одна связь от Вороны, он и сработал! — быстро выпалил урод и отпрянул, — Карман сработал, не бабку! Щипач он, Колёк его зовут. По имени Николай и кликуха у него Колёк!
Мне очень хотелось верить Мелентьеву, но почему-то не верилось. И я потянулся, чтобы опять залепить ему рот. Перед тем, как..
— Да жива она, говорю тебе! Я правду говорю! Жива! — визгливо замельтешил не на шутку перепуганный полкан. — Ты позвони ей, Корнеев! С ближайшего телефона и позвони! Хочешь, свяжи меня еще покрепче и сходи позвони! Ну куда я отсюда денусь! Свяжи, рот залепи и сходи! Клянусь тебе, жива она! Ну зачем мне она, эта карга старая, нужна?! Чтобы под вышак за нее идти?! — трясущийся московский мордовец неотрывно смотрел на остриё блестящего жала в моей руке. — Или в свою дежурку позвони и спроси, есть ли трупы баб по городу! — абсолютно здраво дал подсказку мне Аркадий, после которой я, таки поверил ему. Почти поверил.
Защелкнув нож обратно, я обессиленно опустился на пол и привалился к стене рядом с пленником. Боль из головы не уходила, но ужас от осознания непоправимой беды душу постепенно покидал. Если бы Пану покалечили или, чего хуже, убили, этот гад оправдывался бы как-то иначе. Или мне просто хотелось в это верить. Очень хотелось верить. Постепенно вспышка ярости и осознания беды, замещались другими мыслями.
Что делать с пришедшим меня убить Мелентьевым, я пока не решил. То, что от него надо избавляться и самым радикальным путём, я понимал. Но способа пока не придумал. Однако тянуть с этим никак нельзя. Опасно с этим затягивать. Может просто-напросто заявиться хозяйка квартиры и процесс снова выйдет из-под контроля и перестанет быть управляемым.
Я рылся в обувной коробке из-под каких-то импортных туфель, служившей Пане хранилищем медикаментов. Искал таблетки цитрамона, чтобы хоть как-то приглушить головную боль. В руки попался пузырёк с нембуталом. И разум сквозь боль дал подсказку. С ним, с этим пузырьком, я и направился к пленному посланнику министра.
Повернув его от стены к себе лицом, я присел перед ним. И поднес ему к глазам, без ресниц и бровей, найденную упаковку со снотворным.
— Вот, Мелентьев, это то единственное, что я могу для тебя сделать! Умрешь, как барин, с комфортом. Без ужаса в душе, и в глазах. Как девушка, покинутая возлюбленным.
Московский вымогатель и квартирный налетчик прекратил скулить, и разлепил свои воспалённые веки. Взгляд
