с двумя Ирами вечная путаница.
И ка-а-ак начали мы перебирать. То «есть уже», то звучит с отчеством нескладно. То не нравится кому-то. В конце концов остановились на вариантах Фёдор, Семён и Тихон. Таких у нас точно не было. Теперь осталось, чтобы мама какой-нибудь вариант одобрила.
Некоторое время ехали молча.
— Стол, наверно, разобрать надо будет? — вслух подумала бабушка.
Или сервант отдать кому-нибудь. Эх, жалко мне этот сервант, если честно…
Дома мы начали крутить так и сяк, прикидывать. С нашей любовью к застольям обеденный стол разбирать — мы только и будем делать, что каждые две недели снова его собирать.
— Да давайте детский столик лучше пока разберём? — предложила я. — В кухню на антресоли запихаем его.
В кухне, над дверью, проектом дома был предусмотрен такой ящик-ниша с дверцами, который все называли изысканным словом «антресоли». Ну, а как его ещё назвать? Там пылились запасные банки, большая шинковка для капусты (востребованная ровно раз в год, во время засолки), и разобранный столик мог вполне войти.
— Так там в углу шкаф встроенный? — засомневался Женя, имея в виду межкомнатный встроенный шкаф, который неизбежно должен был напрочь перегородиться детской кроваткой.
— Да из него всё равно редко что берём. Надо будет — проще кроватку подвинуть, чем стол собирать-разбирать.
Одним словом, прибавлялись мы, как в теремке. Приехала из роддома мама, пацана оформили Федькой, и стало нас в квартирке девятеро. Мы, конечно, сходили во все очереди, в которых стояли на расширение жилплощади, и предъявили новые данные, но везде только руками разводили: пока — ничего.
ПРО БАБОСЫ
Однажды, ярким весенним днём, когда солнце начало активно плавить залежи снега на крыше школы и капли звонко долбили по подоконнику пионерской комнаты, я задумалась про бабосики. Как ни крути, а школа выживания девяностых (более лютого по своей циничности капитализма мне не приходилось наблюдать) давала совершенно иной взгляд на деньги, нежели у среднестатистических советских граждан. Здесь к деньгам относились аристократическо-интеллигентски. Вопросы о доходах не то что бы считались неприличными, но… Я в принципе никогда не слышала, чтоб в СССР такое спрашивали. Мужики выпивши могли похвастаться, разве что. Труд был почётен, а деньги — побочным продуктом труда, необходимым, но не очень достойным, чтобы об этом особо распространяться. И вообще, это демонстрировало склонность к меркантилизму у интересующегося — пережиток буржуазного строя и всё такое.
К тем, кто умел «крутиться» и что-нибудь перепродавать, относились с натуральной брезгливостью. Даже словечко было для таких людей специальное негативное: «купи-продай». К тем, у кого получалось зарабатывать честным трудом (особенно если стахановским) — с уважением.
А вот к писателям?
Родня, конечно, страшно мной гордилась — но не за деньги! Тем более, что я нос не задирала, вела себя скромно и прилично, гонорарами не козыряла. Гордились, что вот, я, из их среды, смогла совершить нечто экстраординарное, и это некоторым ореолом отголоска славы ложилось и на них тоже.
Но это родня. А как в массе общество будет относиться к подобной деятельности, я спрогнозировать не могла. Вроде бы — такие деньжищи! Хотя, я ведь никому не говорила, сколько конкретно я заработала. И говорить не собираюсь. Вот ещё! Незачем нам такое.
А писателей так-то уважали, приглашали их на всякие культмассовые мероприятия, литературные встречи и вечера. Профсоюзные работники с помощью таких выступлений в том числе закрывали план по просветительско-воспитательной работе. Сильнее всего котировались, конечно, лекторы, у которых была специальная членская книжечка от Союза писателей. Отдельные граждане прибивались к этому высокому кругу и становились частью как бы интеллигентской элиты.
Авторские гонорары, когда я с ними столкнулась, меня, по правде говоря, несколько даже шокировали своей щедростью.
Понятное дело, что если ты не просто на досуге книжку наваял, а занимаешься этим планомерно, тебе всё время сочинительства надо на что-то жить. Не уверена, что Союз писателей подкидывал своим членам какие-то деньги на содержание — по-моему, я как-то читала в воспоминаниях (не помню чьих), что как раз-таки нет. Но! Из моего личного опыта мы видим, что оплата за литературные произведения (при условии, что вам повезло опубликоваться) была весьма неплоха.
Опубликовал заметку — уже месяц перекантоваться можно! Издал средних размеров книжку — можешь позволить себе год-полтора вполне спокойно жить и даже содержать семью, сочиняя новый шедевр. А если уж автор был именитым, то всё то же самое он мог проделывать где-нибудь в Крыму, снимая круглогодичную дачу, прохаживаясь по веранде в полосатой пижаме и, возможно, попивая вечером виноградное вино в компании подобных себе творцов.
Я так понимаю, на это и расчёт был, ибо сочинительствовали граждане литераторы медленно, вдумчиво. Почему-то считалось, что это должно повысить качество произведения.
Хотя, вот, допустим, Стивен Кинг… он же, кажись, довольно старый, в восьмидесятых уже должен творить?.. Так вот, Кинг утверждал, что писал ежедневно, в любые праздники и дни рождения по две тысячи слов, что в английском эквивалентно десяти страницам печатного текста. Бо́льшая часть им написанного вполне ничего себе, откровенного фуфла очень мало, только под конец жизни начало что-то невнятное вылазить. Это я к вопросу об объёмах. Если грубо пересчитать на русский и перевести в привычные мне символы, то получится двенадцать-пятнадцать тысяч (в зависимости от стилистики и диалогов). Именно та норма, в границе которой ещё можно уследить за качеством (на мой сугубо личный взгляд).
А вот, к примеру, Джек Лондон. У него дневная норма была ровно в два раза меньше, чем у Кинга. Правда, говорят, всю дорогу пока шло сочинительство, пил он как не в себя и к обеду как раз становился совершенно остекленевши, а то, может, и повыше бы планку себе установил.
Хэмингуэй заморачивался ровно в два раза меньше, чем Лондон — пятьсот слов в день. Помогло ли это ему отшлифовать свои произведения до состояния бриллиантов? Возможно. Также возможно и то, что у него тупо кончилась фантазия.
Мне приходилось наблюдать сетевых авторов, которые лично (без привлечения лит-негров [23]) кропали по две-три книги параллельно, со скоростью до сорока тысяч знаков в сутки. Но там уж, товарищи, какой бы ты ни был гений, половина будет откровенным шлаком.
Но написать было мало. Меня тревожил вопрос: дадут ли мне публиковаться в таком количестве, как я могу произведения выдавать? А могу я пока на уровне Лондона (тока без бухла). Как комп появится и черновики пойдут сразу в текстовом редакторе — иногда могу и как Кинг, только не так равномерно.
Только вот при наличии монополии государства на издательскую деятельность напечататься исключительно по собственному желанию (даже за деньги) не получится никак. Чтобы опубликоваться, нужно было одобрение людей, стоящих у руля печатного процесса, а для этого — фантастическое везение или (это надёжнее) протекция.
С дедом и его друзьями мне, конечно, страшно повезло. Но сможет ли он всё время меня двигать? И, главное — захочет ли? Одно дело — книга о войне, да к тому же о его родной сестре, и совсем другое — развлекуха. А я собиралась попробовать в фантастику и почему-то была уверена, что этот вид литературы дед сочтёт баловством.
Пока что я закончила роман про своих бывших (в прошлом будущем) свёкра и свекровь. Книга вышла большая, тянула на двухтомник и получила рабочее название «Всем грозам вопреки», я отправила её деду Али на прочтение и с просьбой пролоббировать её продвижение в журнал, желательно в «Юность». Это издание считалось… более литературным, что ли?
А вот что у нас печатали под толстыми корочками отдельными книжками?
Из всех относительно современных писателей, публикующихся валом, я могла назвать Агнию Барто, Благинину, Михалкова и Маршака — все сильно детские. Носов ещё, тоже для младших школьников.
Зоя Воскресенская — о семье Ульяновых (это про Ленина, если кто вдруг не понял, и опять же — детям).
Пришвин, Бианки и Паустовский — про природу.
Зашибись темы… Все прям мои! Это сарказм, если что.
Из авторов крупных произведений, выдающих книги со скоростью пулемёта, я с разбега могла припомнить только Успенского с его дядей Фёдором и Булычёва с Алисой. Не означает ли это, что детским авторам проще пройти цензорский барьер?
Я крепко задумалась.
По всему получалось,
