хватит, если не беречь. А беречь – так на все четыре. Опять-таки, рыбу ловить можно. Соли столько, что десять лет ешь – еще на сто останется. Я уже огородникам велел, чтобы лук да чеснок нынче внутри стен садили. Ну, а сколько людей, пушек, мушкетов да припаса огненного – тут ты сам смотри да считай. Братии и бельцам накажу, чтобы слушались тебя, как меня. Что нужно – бери. В общем, брат Авраамий – сам знаешь, чего тебе делать. Ну, пойдем вниз, пока на ветру-то тебя не просквозило…
Начальствовать Авраамий начал с обхода стен, пытаясь найти изъяны. Насчитал, что прошел не меньше пятисот саженей, но никаких изъянов не встретил! Не поленившись, обошел вокруг еще раз, тыкая землю посохом. Почти везде, проткнув одну-две пяди земли, железный наконечник упирался в камень. От души отлегло – коли в осаду садиться, то сапу не прокопают и мину не подведут.
Дело нашлось для всех. Стрельцы и крестьяне таскали на стены бревна и камни, готовили котлы для смолы. Кузнецы ковали топоры и рогатины, которыми сподручно отталкивать лестницы. В кладовых и в погребах разбирали припасы. Отец игумен приказал проверить все бочки с остатками прошлогодних запасов, каждый мешок с мукой и каждую корчагу с солониной. По совету Авраамия, которого в последнее время звали не иначе, как «брат воевода», отец Иринарх приказал братии вымести келии и помыть стены и полы со щелоком, выскрести выгребные ямы и нужники, а то, что нельзя отскрести, – засыпать известью. А некое дело – тайное! – Авраамий обговорил с поморским старостой Автономом, не поставив о том в известность ни стрельцов, ни самого игумена. Не обо всем воевода духовному лицу сказать может!
В утро Светлой седмицы, когда хор выводил «Христос воскресе из мертвых…», в Спасо-Преображенский собор ворвался мужик в коротком кожаном кафтане и войлочной шапке с назатыльником. Торопливо сдернув шапку и наспех перекрестившись, рыбак углядел Палицына, смиренно стоящего по правую руку от клироса.
– Воевода, свеи пришли! – прошептал помор.
От шепота иеродиакон выронил кадило, миряне запереглядывались, а хор сбился. Авраамий, ухватив мужика за рукав, торопливо вытянул его из храма, сердито прошипев в ухо:
– Чего орешь, дурень?
– Так ведь, свеи пришли, – озадаченно повторил помор.
– Молодец, углядел. А чего орать-то в храме? Молебен идет, чего людей гоношить? Тишком бы подошел… Ну, сказывай толком – сколько кораблей?
– Мы с ночи за сельдью ходили. А тут – корабли свейские, штук семь, а с ними лодки мелкие, много. Староста наш крикнул, чтобы я на Соловки шел. Он из самопала пальнул, чтоб ворогов отвлечь…
В обитель, со всех семи ворот, тонкой струйкой вливались крестьяне, бросавшие жилье. Коров и овец угоняли в лес. Бабы плакали, мужики зверели, не стесняясь материться в стенах. Когда поток иссяк, из ворот вышли «осадные люди» (особый отряд из монастырских слуг) и принялись ставить срубы.
Авраамий, игумен и стрелецкий голова Мансуров стояли на смотровой площадке и наблюдали.
– С севом-то не успели, – вздохнул игумен. – Коли неделю-другую промедлим, без зерна останемся…
– Совсем? – удивился Авраамий, памятуя о монастырских запасах.
– Ну, совсем – не совсем, прокормимся, да и семена останутся. Хотя не велик урожай-то, на островах. Рожь да репа…
Стрелецкий голова Мансуров кашлянул, привлекая внимание старцев:
– Отцы воеводы, свеи шлюпку спустили, под белым флагом…
– Никак, посольство? – встрепенулся Палицын, не успев удивиться диковинному обращению.
– Ну, как же без него? – усмехнулся настоятель. – Думают – вдруг-де новый игумен под руку к королю пойдет? Ну, как дети… – Покачав головой, настоятель кивнул: – Ну, брат воевода, пошли, свеев послушаем.
– Э, нет, отец настоятель! Не отпущу я вас, вдвоем-то! – возмутился стрелецкий голова. – Мало ли, что свеи удумают, – вас захватят да потребуют ворота открыть. А мы-то че делать будем? Как хотите, но два десятка стрельцов дам. И Ондрюшку Леонтьева пошлю. Он, хоть и болтун, но парень надежный.
Выйдя на волю, старцы дождались, пока из ворот не выберутся ратные.
– Тут будем ждать или на берег пройдем? – поинтересовался Авраамий.
– Не гости они званные, чтобы навстречу идти, – отозвался игумен. – Им нужно – пускай сами и идут! А чего там горит-то? – приложив ладонь к глазам, всмотрелся настоятель.
– Починки горят, – сообщил Авраамий. – Я мужикам велел – как уходить будут, дома и дворы пожечь. Ну, на всякий случай, стрельцов отправил, чтобы присмотрели…
– А почто дворы-то палить? – хмуро поинтересовался игумен.
– Чтобы свеям не досталось, – пояснил келарь. – Зерно да скот вывезли, а что не смогли – велено в ямы попрятать. Оставят хоромы, свеи все тайники отыщут. А под пеплом, да под бревнами горелыми – не сыскать. Да и сами бревна очень при осаде годны. Срубы разберут, напротив обители сложат, вместо Гуляй-города. А так – шиш с маслом!
– Эх, брат Авраамий, слушаю я тебя – боязно, – задумчиво проговорил настоятель. – И прав ты вроде, а все равно – мороз по коже…
– Так и у меня, отче, – мороз, – признался Палицын. – Еще хорошо, что народу там немного, уйти успели.
– А коли бы не ушли? – посмотрел игумен в глаза Авраамия.
– Пожег бы, – ответил келарь, не отводя взгляда. – Иной раз, чтобы большому войску спастись, нужно малым пожертвовать. Война…
– Война… – глухо выдохнул настоятель, но более ничего не сказал.
У причала, уткнувшись в бревна, стояли две шлюпки. Над одной развевался белый флаг, а над другой реял королевский штандарт – синий с желтым крестом, украшенный черным двуглавым орлом.
– Быстро они орла нашего себе прицепили… – покачал головой настоятель.
– Ниче, отцепим, – пообещал пятидесятник Леонтьев – молодой, но уже с легкой сединой на висках.
Рослый швед, украшенный золотым нагрудником с королевскими львами и офицерским шарфом, начальственно рыкнул, и к обители двинулись парламентеры.
Впереди шел матрос с белым флагом. За ним – барабанщик, следом – усатый верзила с королевским штандартом. Замыкали шествие пять солдат в стальных панцирях и касках, с мушкетами на плечах. Последним горделиво выступал человек русского обличья – в долгополом кафтане и с бородой. Толмач (а кто это еще мог быть?) пытался попасть в такт, но получалось у него нелепо.
– Красиво идут, черти! – завистливо сказал Леонтьев и, спохватившись, добавил: – Прости, отец игумен, случайно вырвалось…
Отец Иринарх, неодобрительно посмотрев на сквернослова, промолчал, а пятидесятник облегченно выдохнул – коли игумен сразу не взгрел, больше к этому возвращаться не будет.
– Ондрюшка, ты на мушкеты глянь. Нравятся? – поинтересовался Авраамий.
– Ндравятся, – вздохнул стрелец. – Их, поди, на посошки ставить не надо.
– Во-во, – кивнул брат воевода. – Видывал я такие у немецких наемников. С руки можно бить, а доспех прошибет насквозь. И стреляют не на пятьдесят шагов, как наши пищали, а на все сто. Надо стрельцов упредить, чтобы знали.
– Упрежу, – пообещал Леонтьев и мечтательно добавил: – Раздобыть бы штук пяток, да рассмотреть хорошенько. Может, у нас такие делать научатся? Как, отец настоятель, сумеют
