Ну, если сильно облитературить, то где-то как-то так…
— И ещё одно прикинь, Чарджи. Если я за какого-то мальчишку-рабёныша готов рёбрами своими рискнуть, то какую же цену я за тебя могу заплатить?
Чарджи удивлённо вскинул на меня глаза. Как-то такую ситуацию он на себя не примерял. Мы остановились на перекрёстке, я пытался отдышаться, держась за больной бок.
— Так что, Чарджи, будь осторожнее.
— ??
— Ежели с тобой беда приключиться, то мне ту беду разгребать придётся. Вон Акиму руки пожгли — посадника с тысяцким на кладбище снесли. А здешний «россомах» меня мало-мало в куски не порубал. Маленький я, расту я ещё. И сила моя растёт. Но — покуда ещё не выросла. Так-то можно бы и городок в дым перевести, и по речке этой кровищу пустить. Ежели с тобой что…
Чарджи ошарашенно смотрел на меня. И кто это сказал, что у степняков — глаза узкие? Вона как распахиваются.
— Чему удивляешься? Ты мне служишь, жизнь мне который раз спасаешь. Это — твоя служба. Попадёшь в беду — я тебя вызволять буду, свою голову подставлять. Это — моя служба. Посему и прошу: осторожнее будь, не попадайся.
Я чего-то не то сказал? Что он на меня так вылупился? Это ж, вроде бы, обычный родоплеменной или, там, феодальный принцип. Кажется, «патернализм» называется.
А, факеншит! Дошло. Он же на чужбине! Я ему — ни по роду, ни по племени… И как сюзерена он меня не воспринимает. Феодализм — одной клятвой службы не исчерпывается. Я для него, скорее, купец, который бойца в охрану нанял. Там взаимные обязательства другие — не кровные. ООО — чего-то там с ограниченной ответственностью. С сильно ограниченной. А я — не так. Как бы это растолковать…
— Если с тобой что случиться — защитить, спасти, может, и не смогу. Не успею или, там, сил не хватит. Не такой уж я и крутой. Не господь бог. А вот отомстить… С обидчиков твоих взыскать… Хрип им перервать… На цену не глядя… Сделаю. Ты — мой человек, часть души моей. Я тебя к себе в душу пустил. Голову положить, чтобы душу свою спасти… Это что — новость?
«Для своих — всё, для остальных — закон». Бенито Муссолини когда-то так определил сущность классического итальянского фашизма. Если это дополнить дружелюбно настроенным ко мне «государевым застенком», как у меня здесь со Спирькой получается… Для моей России — это не фашизм, это основа государственности в форме всеобщей коррупции. Как быстро естественные человеческие чувства товарищества и взаимовыручки переходят в разряд противоправных действий в демократическом обществе! Может, демократия — просто извращение? Зачем «демосу» — «кратия»?
Чарджи смотрел на меня недоверчиво. Будто я ему сказки сказываю. Ну, вообще-то, «да» — ломаю всю здешнюю систему привязанностей. Здесь-то в основе — род, кровное родство. Сын, брат, двоюродный брат, троюродный племянник… От степени родства — ценность человека, его статус. Пришлый может стать побратимом. Братом с ограниченными правами. Может стать зятем — сыном второго сорта. Остальные — прислуга, холопы, наёмники… Народ. Не члены рода. За них долга крови, долга мести — нет.
Только я и в прошлой жизни как-то иначе это чувствовал. Имущественно. Моё — моё. Человек, который составляет часть моей души — моё. Моё воровать нельзя. Догоню и придавлю.
Так, надо быстренько слезать с высокого стиля. А то я уже смущаться начинаю.
— Ты нынче ночью к давешней соседке пойдёшь?
— А? Нет, к другой, с дальней стороны — соседний двор. А что?
— А у этой муж тоже в офени ушёл?
— Да вроде нет… А что?
Я пожал плечами и двинулся дальше. Чарджи чуть припоздал. И уже сзади я услышал, как он произнёс вполголоса себе под нос: «не рискуй… мне беду разгребать…». И чуть позже: «городок — в дым… маленький ещё… сила растёт… кхаристи мочкуле!».
По брошенному им в сторону соседнего двора взгляду, я уверенно предположил, что тамошней соседке будет нынешней ночью скучно. А вчерашней «Марусе» — наоборот.
Чарджи оказался прав — кузнеца из Прокуя не получилось. Он-то и молотом за всю жизнь раз десять лишь и ударил. Да и то — один раз не по тому железу, что на наковальне, а по тому, что на голове у ворога. Во всякое время пребывал Прокуй в раздражении и унынии. Пока дела нет — от безделия. Как сыскивалось дело — от своего неумения. Ибо всю жизнь делал он дела новые, прежде ему несведомые. Цеплялся к помощникам своим, плакался на отсутствие всякого припасу. А изделавши новизну какую — радовался день-другой. И снова впадал в печаль. Не будучи, прямо сказать, кузнецом, был он железных дел мастером. Слесарем, механиком, сталеваром… Сколь много забот и досад Прокуй мне сотворил, а вижу я ныне — без его нытья, без его железяк, без выучеников его — Святой Руси не было бы.
Заскочил Акима проведать — получше уже. Только косится так это… любопытно за печку. Там, в бабьем закуте, Мара устроилась. Думал — спит, тут у неё вертикальный глаз — раз — и открылся. Один. В полутьме. Смотрит на меня не моргая. Молчит. Хорошо хоть с испуга да с неожиданности — штаны… не испортил. Потом в улыбке расплываться начала. Что это — улыбка… пока поймёшь… Но когда женщина как кошка потягиваться начинает… Не осрамились. Ни я со своим даосизмом, ни Сухан со своим… ну, понятно.
— Марана, честно скажи — понравилось?
— М… мур… молодой ты ещё… Иди, спать не мешай.
— Ну и славно. А ко мне в службу пойдёшь?
— Глупенький. Как же я… вот такая… буду о делах говорить… Дурашка. М-м… Марану в службу? Ладно… Как там мой-то? Мало что на карачках не уполз… Хорошенький… Дверь закрой — мухи налетят. … Головозадишка…
Сухан — на сеновале. Начал, было, на мой голос шевелиться. Ну, Суханище, если ты уж саму смерть сумел… ублажить… Не дёргайся — спи-отдыхай. Заслужил.
Тут и Гостимил с первой ходкой вернулся. Ещё возчиков припрягли — целый обоз получается. До ночи всё вывезут. А мне срочно ещё два дела сделать надо. Тянуть — без толку, только хуже будет.
Одно дело — Ивашке гурду вернуть.
Ведь просто так — нельзя: средневековье же, тут же всё сакрально-ритуально-духовное. «На, носи» — не поймут. «Что легко пришло — то и легко ушло» — русское народное наблюдение. Пришлось целый ритуал придумывать.
Как стемнело, ближе к полуночи, вынес икону из дома, на забор в закутке за амбаром повесил, лавку со свечами, таз с водой. Обязательно под чистым звёздным небом. Чарджи говорит: «Хан Тенгри смотрит, звёзды — глаза его». И это христианство?! А, плевать! Мне саблю надёжно отдать нужно, а не чистоту христианских догматов вбивать.
Дальше всё как у людей — чего вспомнилось. И молитву об одолении ворогов, и сабля, три раза ключевой водой омытая, через огонь трижды пронесённая, и три прохода между двумя зажжёнными восковыми свечами, с обязательным коленопреклонением и — головой в «мать сыру землю». Пальчик Ивашке порезал — кровью клинок испачкали, клок волос срезал — на клинке сожгли. Частушку под хоровод спели:
