Ариадна стоить на палубе около Владимира, умоляюще смотрит на застывшее в спокойной уверенности лицо.
— Уничтожить аппарат? — с дрожью в голосе говорит она. — Это невозможно, Владимир. Это бессмысленно!.. Нужно сначала исследовать. Осмотреть местность. Если тут нельзя нигде укрыться, мы полетим дальше. В Океанию.
— Мы никуда не полетим, Ади. Наш путь окончен. Мы у цели.
— У какой цели?
Она беспомощным взглядом окидывает мутные воды Тарима. Переводит взор на пустыню, над которой повисло тяжелое снежное небо.
— Я не знаю. Но мы у цели. Нам ничего больше не нужно.
Он идет к борту, достает из ящика тот самый топор, которым сбивал в прошлый раз серебряный обод у крыльев, подходит к спущенной лестнице.
— Сойди на землю, Ади.
— Владимир!
— Сойди на землю, Ади.
Она не может понять до сих пор: что с ним. Иногда — обыкновенная разумная речь. Иногда забытье, чужой голос, чужие слова. Ей не верится, что он осуществит этот дикий, безрассудный план. Все еще не покидает надежда, что образумится, пожалеет ее, себя. Без аппарата здесь верная гибель.
Но Владимир уже в аппаратной. Остановился у столика, на мгновение замер, будто в раздумьи. И вдруг взмахнул топором.
Зазвенели стекла, рушась осколками на берег. Застонало дерево стен. Индикатор, рычаги, ключи, колеса, карты, трубки, калориферы, куски никеля, стали… Одну часть за другой, спокойной рукой, точно делал что-то обычное, естественное, Владимир выбрасывал, топил в реке. Затем, покончив с аппаратной, оставив только упорные трубы нагнетателя, производившего у кормы смену воздушных отталкиваний, спустился на песок.
— Погибли… — с ужасом шептала, стоя в стороне, Ариадна. — Теперь кончено… Кончено. Смерть…
Она успела кое-что вынести. Но не все ли равно? К чему? Какие-то мелочи, одежду… Что брала, сама не сознавала. Что попадалось под руку, необходимое, незначительное, полезное, дорогое по памяти о прошлом.
— Помоги, Ади!
— Нет, нет, нет…
Он налегает на аппарат плечом, желая столкнуть в реку. Но тяжелые буфера не поддаются. Вздрагивает остов от каждого упорного толчка, трепещут крылья. Владимир обходить аэроплан, становится у самой воды, начинает выбивать из-под двух крайних буферов отдельные камни. Немного только наклонить, переместить центр тяжести… И легко сбросить все в воду.
День тянется мучительной нитью. Будто начался когда-то давно, нет конца ему, каждый новый час наполнен бесконечностью отчаяния. Ночь в пустыне! В темноте, на земле, где змеи и звери, где может пойти снег, начаться метель! Одна надежда теперь на пещеры. Ариадна жадно смотрит, вглядывается… Расстояние — пятнадцать, двадцать километров. Хотя в пустыне расстояния обманчивы.
Одна из них, действительно, не круглая. Шестиугольная. Владимир прав… Разве бывают в природе такие симметричные формы? Над пещерой, как будто, утес наверху, одинокий и странный, точно башня, развалины крепости.
Ариадна роется в груде принесенных вещей, достает бинокль. Теперь это не праздное любопытство, не любознательность. Вопрос жизни и смерти. Да, утес. Никакой башни. Никакой крепости. На скале, гладко обточенной, совсем плоский камень. И наверху… Наверху что-то движется. Фигура! Человеческая фигура! Стоит. Одна рука поднята к небу. Двинулась. Идет… Переходит со скалы на скалу — будто перелетает по воздуху.
Спасены?
Ариадна дрожит. Хочет крикнуть Владимиру, побежать. Но рука прикована к биноклю.
— Что-то странное… Странное… — тихо шепчет она. — Человек?
Аппарат рухнул. Над серыми водами Тарима видны темные чашки буферов, под ними пенятся натолкнувшиеся на препятствие мутные струи. Из чешуйчатой ряби реки острым углом выдвигается в воздух колеблющийся обломок крыле.
— Человек! — задумчиво говорит Владимир, глядя в сторону холмов Курук-Тага. — Разве можно отсюда увидеть, Ади?
— Я смотрела в бинокль. Я ясно видела, Владимир! Посмотри сам… На скале. Выше пещеры… Возьми!
— Нет, нет…
Он как будто пугается. На лице — брезгливость. Осторожно берет из ее рук бинокль, неожиданно бросает в реку.
— Не надо.
— Что с тобой!
— Да, да, не надо. Мы скоро узнаем. Все. Идем, Ади. Я чувствую…
Был полдень. Но от хмурого неба пустыня казалась погруженною в сумерки. Тут, вблизи, у реки, из земли мертвенными иглами поднимались высокие пучки дерисуна. За ними — чахлые кустарники дзака. Скоро, однако, заросли кончились. Далеко позади Тарим, питающий их корни в солончаковой почве. Теперь — мелкие камни, точно дно опустошенного моря. Между камнями желто-серый песок. И наверху, когда зарослей нет, резкий, пронизывающий предснежный ветер.
— Тебе холодно, бедная… — нежно говорит он, поправляя соскользнувший с ее плеч кожаный плед. — Ничего… Ничего… Скоро кончится. Больно идти?
— Да…
— Потерпи. Хочешь, понесу? На руках?
— Нет, я сама. Я могу. Лишь бы только до темноты! До ночи! Эти люди спасут. Кто бы ни был. Даже разбойники…
— Спасут. Да. Странного вида… Что было странного, Ади? Ты мне не сказала.
— Человек? Ты же сам не хотел… Не знаю… Быть может, обман… Обман зрения… Но показалось, будто — без одежды. И не ходил, перелетал. Со скалы на скалу…
— Перелетал?
Владимир смолкает. Но на лице нет удивления во время этих слов Ариадны. Наоборот — больше спокойствия. И все та же улыбка. Непонятная, странная.
Уже скоро вечер. Сгустились тучи, солнце склоняется к горизонту. На юго-западе сквозь стрельчатый разрыв сверкает высокое перистое облако. Косой мутный луч упал вниз, вонзился в синий призрак далеких, чуть заметных изгибов Куэн-Луня. Половина пути от Тарима до Курук-Тага пройдена. Но камни изрезали туфли. С каждым шагом все сильнее и сильнее в ногах острая нестерпимая боль.
— Остановись, — говорит, изнемогая, Ариадна. — На минуту… Я не могу.
— Хорошо… Отдохни, — участливо соглашается он.
— Но мы успеем?
— Не знаю.
— Вдруг будет поздно… Темно…
— Все равно, Ади.
— Нет, нет… Нужно. Нужно. Идем! Я не буду обращать внимания… Еще час. Два. Я должна! Я иду!
Она, задыхаясь, делает несколько порывистых шагов. Почти бежит. И внезапно, вдруг, останавливается.
— Не можешь? Болит?
Ариадна не отвечает. Стоит, вытянув руки, со страхом перебирает в воздухе пальцами.
— Владимир!
— Сейчас, Ади… Что?
Он подходить.
— Не могу! Понимаешь… Нельзя дальше! Нельзя идти! Не пускает!..
Владимир не удивлен. Будто знал раньше. Стоит рядом, протягивает руку и чувствует: затвердел воздух. Точно что-то непреодолимое, нерушимое выросло впереди от земли к небу. И упираются в прозрачную стену бессильные пальцы, не может перешагнуть занесенная для шага нога.
— Мы будем ночевать здесь, — радостно опускается на землю Владимир. — Теперь нет опасности. Теперь нет никакой опасности, Ади. Будь спокойна. Нас охраняют.
— Кто?
— Не знаю.
И страх, и боль, и безысходный ужас — все побеждено мертвящей усталостью. В безразличии ко всему, потеряв к сопротивлению силы, Ариадна спит, уронив лицо на колени Владимира, заботливой рукой прикрытая пледом.
Кругом — холодная ночь, без просветов вверху, без одного огня во все стороны. Чуть бледнеют вблизи серые камни, неясный круг около ног переходит в черную бездну, нет горизонта, нет земли, нет неба. Ослепительное, грозное, невидимое Ничто.
Но Владимир ждет… Напряженно ждет. Обратив взгляд туда, где во мраке должны проходить холмы Курук-Тага, пристально вглядывается. И знает наверное: сейчас будет. Сейчас. В тишине ночи — глухота небытия. Даже шорохи не нарушают молчанья пустыни. Иногда только что-то вздохнет, больно ужалит покой. Но это песок под ногами… Дыхание сна Ариадны.
— Слышу! — поднимает вдруг голову Владимир. Глаза наполняются благоговейным восторгом. — Я слышу!
Он сидит — застыл, замер. И чувствует: чужая мысль вошла откуда-то в мозг. Разбудила слова, сама сплетает их в одно четкое целое, говорит помимо слуха, говорит внутри, где-то внутри:
«Немного нас на земле. Никому не известны имена наши. В странах мороза и зноя, в лесах и пустынях, на горах и в равнинах живут братья Арни. И только они знают тайну богатства, дарованного Божеством человеку.
От печали душ наших ввергаются в печаль не ведающие причины народы. От радости нашей ликуют слепые бессчетные толпы. Если гнев охватил кого-либо из Арни, или спорят Арни друг с другом, звенит тогда на земле оружие, льется кровь, вскипает борьба.
Но мы не жаждем власти над земным человечеством. Власть сама собою приходит. Мы не осуществляем власти в союзе с вещами, несущими страх, дающими блага земли. Ни тяжести камня в руке, ни сверкания золота, ни обещания суетных случайных даров.
Вы не знаете нас. И потому мы властители. Вы не призываете вас. И потому не восстаете против могущества нашего. Ни мы, ни вы — никто не ждет ничего, не идет навстречу, не борется. И это скрепляет. И это не разлучает вовеки.
