Но мы не жаждем власти над земным человечеством. Власть сама собою приходит. Мы не осуществляем власти в союзе с вещами, несущими страх, дающими блага земли. Ни тяжести камня в руке, ни сверкания золота, ни обещания суетных случайных даров.
Вы не знаете нас. И потому мы властители. Вы не призываете вас. И потому не восстаете против могущества нашего. Ни мы, ни вы — никто не ждет ничего, не идет навстречу, не борется. И это скрепляет. И это не разлучает вовеки.
Арни я, потомок древних динлинов. Безразличны для меня отдельные люди. Вся любовь уделена поровну каждому, расплавляется в любви к Божеству. Но был день, был странный день. Дрогнули Арни. Кто-то дерзкий, безумный, взял в руки мертвую вещь, сказал всему живущему на земле: усни.
То был ты, человек!
Жалкий, грешный, бессильный. Без мертвых вещей не умеющий бороться с морозом и зноем. Без мертвых вещей не слышащий голоса далекого ближнего. Без мертвых вещей не могущий преодолеть силы тяжести, победить пространство и время.
На короткий срок уснул мир по твоему повелению. Не спали одни мы, Арни, и мы увидели остров. И тебя, опьяненного. И проклятие ликующих, сотворенных тобою, мертвых предметов.
Мы увидели. Мы узнали. Ты желал только добра. Ты был чист, бескорыстен. Но невозможно стать Арни, заменив могущество духа могильной силой бездушия. Нельзя охранить себя, окутав убежище свое покровами смерти.
Мы люди сами. Мы смертные сами. Но другими путями идем к совершенству. От желания духа — изменяется тело. От измененного тела — крепнет величие духа. Все — у нас, все — только в нас. Все, всегда, сплетенное зовом природы и Бога, путь бесконечный к могуществу Ангелов.
Ты наказан за дерзость. Вместо Арни — червяк. Вместо повелителя — раб. Ты наказан, человек, но срок твой исчерпан. В мучениях совести, по велению нашему, освободил враг тебя, разрушил орудия, ушел в небытие. Возвращайся назад, в грешный мир. Ты свободен. Там по-прежнему будешь равен всем остальным. Но одним краем души ты поднялся до нас, до могущественных Арни. Ты отныне узнал то, чего не знают другие. Не в расцвете призрачной силы, в отрицании мертвого — просветление твое.
Иди же в свой мир, человек. Не греши больше!»
Громоздкий аппарат состоящей при Лиге Наций «Комиссии по борьбе с мистицизмом» врезался буферами в мелкие камни, закачался на упругих рессорах.
По спущенному с палубы трапу сошли несколько человек охотничьей команды, взятой на случай нападения диких зверей. За охотниками стали медленно спускаться на землю, судорожно хватаясь за боковые веревки, ученые члены комиссии.
Профессор Жан Мартэн Леско, знаменитый французский психофизиолог, и известный немецкий физик профессор Гуго Мерц, — оба, в сопровождении французского полицейского чиновника Поля Куртэ, осторожно стали осматривать местность.
— Вы уверены, что это происходило с вами именно здесь? — спрашивал профессор Леско Поля Куртэ.
— Я не могу вам с точностью сказать, господин профессор, — нерешительно отвечал Куртэ, внимательно водя носом по всем сторонам горизонта. — Но, насколько мне помнится, это именно тот район.
— А как было? Все казалось охваченным огнем или только определенный участок? — угрюмо поправил свои очки профессор Мерц, исподлобья глядя на пустыню. — Если весь, то я бы рекомендовал физический отдел станций установить не здесь, а на этих холмах. Они — доминируют.
— По-моему, профессор, нам необходимо придерживаться именно того места, где происходило событие, — мягко возразил профессор Леско. — Психофизические приборы могут дать совершенно другую картину, если мы установим их не там, где пожар воздуха наблюдался свидетелями.
— Отсюда ведь до холмов всего несколько километров… — тяжело повернул короткую шею профессор Мерц.
— Все равно. И несколько километров для психических явлений имеют значение. Если мы установим психофизиологический отдел в другом месте, внешние условия без сомнения произведут аберрацию. Своего рода параллакс впечатлений.
— Хорошо. Мы обсудим это после обеда, — пробурчал профессор Мерц, не желая, стоя на неудобных камнях, начинать научного спора. — Во всяком случае, мы не будем выгружать пока ни железобетонных стен, ни всей обстановки.
Мерц поморщился от порыва холодного ветра, недовольно покосился на холмы Курук-Тага.
— Ваше дело, конечно, профессор, приписывать все происшедшее коллективной галлюцинации, — заговорил презрительно он. — Но я, со своей стороны, убежден, что здесь просто-напросто происходил тихий разряд электричества. Ничего необыкновенного Не так давно Фортлагер наблюдал подобный случай в Центральной Африке. Затем, если хотите, могу привести литературу вопроса. Роберт Кранц: «Vorlesungen uber den Blitz», Band II; Франц Мюринг: «Die Elektrizitaat in den Wussten». И, кроме того, Майер, Фишер, Локк.
— Тихий разряд? — недоверчиво повторил слова Мерца профессор Леско, садясь на камень. — Я не спорю, возможно. Но только почему, в таком случае, скажите, пожалуйста, находившиеся наверху полицейские, не спускавшиеся на землю, никакого огня нигде не видели? Почему они говорят только о каком-то неопределенном ужасе, заставившем их разлететься в разные стороны? Вы не читали, например, путешествия Дарвина по Кордильерам… А там ясно говорится о безотчетном страхе, который охватывает в горах путешественников. Прочитайте также работы исследователя Средней Азии Скасси. Он с таким же явлением столкнулся во время путешествия по Туркестану. Вообще, у нас, психологов, есть для подобных случаев специальные термины: орофобия — горный испуг, и эремофобия — пустынный страх. А это, как-никак, указывает, что вопрос уже поставлен на твердую почву. Погодите… Что там такое?
— Нашлись! Нашлись!
Поль Куртэ радостно машет рукой, поднявшись на каменный бугор. Затем спускается с камня, исчезает на время и появляется снова с двумя незнакомыми, медленно идущими спутниками.
— Frau Штейн? — переспрашивает профессор Мерц, изумленно выслушивая прерывистое объяснение подбежав-шого Куртэ. — Та самая знаменитая Штейн? Профессор, что вы скажете по данному неожиданному вопросу?
— Я думаю, нам нужно идти навстречу… Непременно. Мадам Штейн! После эдикта № 5 и отречения Диктатора она в Европе теперь самая модная женщина! Следовало бы, пожалуй, произвести и приветственную речь. Может быть, произнесете, профессор?
— Ну, нет, извините. Если говорить, то говорите вы. Вы француз.
Ариадна лежит на постели в каюте аппарата «Комиссии по борьбе с мистицизмом». Каюта просторная, уютная, отделанная с комфортом. Холодная ночь, проведенная в пустыне, не прошла безнаказанно. Состоящий при комиссии доктор нашел легкую простуду, прописал эманацион-ный массаж легких, полный покой, усиленное питание. Владимир утомлен, бледен, будто перенес долгую тяжелую болезнь. Но в глазах бодрость, обычный ясный, спокойный взгляд. Он сидит у постели, держит руку Ариадны, смотрит в счастливое любимое лицо.
— Обещали отвезти в Петербург? — радостно спрашивает она, сжимая руку Владимира. — Когда? Скоро? Скорее бы!..
— Когда установят станцию, наверно послезавтра. Усни, Ади. Тебе необходимо. Усни, любимая!
— А ты будешь здесь? Рядом?
— Да. Рядом. Вот так…
За тонкой стеной — служебная каюта комиссии. Чей-то громкий голос говорит:
— Профессор просит окончить передачу до вечера. У вас все готово?
— Пожалуйста.
— Тогда начнем. Пять барометров?
— Пять.
— Три барографа?
— Три.
— Два барометрографа?
— Два.
— Шесть термографов?
— Шесть.
— Четыре термометрографа?
— Четыре.
— Вы надеетесь, успеем мы к вечеру? Ну, я читаю, отмечайте у себя просто. Два психрометра, два электроскопа, три электрографа, три электрометрографа, два аэроэлектроконденсатора, тринадцать индукционных катушек, восемь электрорадиаторов, четыре громоотвода, девять фотометров…
— Усни и ты, милый!
— Нет, нет. Я — так.
— По психофизиологической секции: двадцать пять вращающихся барабанов для записей… Сфигмографов — восемь, сфигмоманометров — семь, иннервометрографов — один, кардиографов — один, тахистоскопов — два… А клеть с морскими свинками есть? Ах, да. Простите… Живой инвентарь отдельно. Читаю дальше!
Ариадна спит. Владимир, сидя у постели, под баюкающее чтение соседа уснул тоже. А на палубе в это время профессор Мерц, на правах председателя комиссии приказав одному из служащих созвать на аппарат всех участников экспедиции, начальническим тоном говорит машинисту:
— Выгрузки не будет, Herr Гомперц. Прошу вас немедленно взять маршрут: Петербург, Берлин, Женева.
— Не будет выгрузки? — изумленно восклицает стоящий рядом профессор Леско. — Позвольте, профессор! Как же так? Невозможно! Ведь на оснований постановлений общего собрания Комиссии…
