— Можно, конечно, были бы способности. И в обществе Туле, и в Биорадиологическом институте этому учили. Другое дело, что, если способностей нет, то даже лучшие учителя окажутся бессильны.
— А у Гитлера способности, конечно, были? — язвительно спросил Абакумов.
На этот раз Гронский ответил не сразу. Он прошелся по комнате, словно бы что-то припоминая, потом приложил палец к кончику хрящеватого носа и некоторое время стоял неподвижно.
— По-видимому, да, — ответил он, наконец. — Но Хаусхоффер считал, что эти способности не врожденные. Он, видите ли, хорошо знал людей, сталкивавшихся с Гитлером в годы Первой мировой. И все они, в один голос, твердили, что это был маленький, зажатый, совершенно ординарный ефрейтор, который с трудом мог связать три слова. Гитлер страдал от какого-то заболевания… то ли нервного, то ли психического… у него случались истерики, ему то и дело казалось, что он слепнет! Никакого намека на силу воли, и уж тем более на то, чтобы подчинять своей воле других… Все изменилось после войны. Гитлер познакомился с Эккартом, и тот сделал с ним что-то… что-то, после чего прежний Гитлер умер, и родился новый. Тот, за которым шли толпы.
Абакумов крякнул.
— Значит, ты думаешь, что гипнозу его научил этот… Эккарт?
— Так мне говорил Хаусхоффер. Проверить это нельзя, поскольку Эккарта, как я уже упоминал, давно нет в живых, а Хаусхоффер вряд ли станет откровенничать…
«Вот и поговорили, — мрачно подумал генерал. — Что я буду шефу докладывать? Провел с Гронским беседу о гипнозе и гипнотизерах, выяснил, что человек, предположительно обучавший Гитлера искусству внушения, умер двадцать лет тому назад? Да, хорошо поработал, нечего сказать».
И тут Абакумова неожиданно осенило.
— Слушай, Сергей Николаевич, — проговорил он медленно, — а вот этот парижский эмигрант, про которого ты товарищу Меркулову докладывал… он ничего интересного на эту тему нам рассказать не может?
Лицо Гронского просветлело, как будто он вспомнил о чемто очень хорошем.
— Георгий Иванович? Разумеется, может! Он, кстати, был дружен с Хаусхоффером, я, собственно, на квартире у Карла с ним и познакомился. Они вместе ездили на Тибет, в какую-то секретную экспедицию. Действительно, как это я сразу не подумал… А с ним удалось установить связь?
Абакумов посмотрел на астролога тяжелым взглядом. Наконец-то представился случай ущучить этого зарвавшегося аристократишку.
— Не выходите за рамки своей компетенции, товарищ директор специального научно-исследовательского института, — сказал он неприятным голосом особиста. — Иначе нам с вами придется разговаривать уже совсем в другом месте и на другие темы.
Щеки Гронского порозовели. «Краснеет, как девка, — неприязненно подумал Абакумов. — А еще разведчик»
— Извините, товарищ генерал, — вздохнул астролог. — Дурное любопытство.
— Ладно, — Абакумов, довольный тем, что сумел поставить выскочку на место, сунул Гронскому свою огромную ладонь. — Будем считать, ты мне сегодня помог. А этот… гороскоп… никому, кроме меня не показывай. Я на днях заеду, заберу.
Вернувшись в Москву, Абакумов сразу же поднялся в кабинет к Берия, но наркома на месте не оказалось — секретарша сказала, что Лаврентий Павлович уехал и будет поздно вечером. Несколько минут генерал раздумывал, не поставить ли в известность Меркулова: в конце концов, комбинацию с Гурджиевым вел именно он. Решил — не стоит; субординация — великая вещь, пренебрегать ею нельзя. В иерархии НКВД они с Меркуловым стояли на одной ступени служебной лестницы — заместители наркома. Меркулов с Гронским уже поработал и особых результатов не добился: нельзя же, в самом деле, считать результатом бессвязный бред, присланный Мушкетером из Парижа, все эти «огни преисподней», «любовницу Сатаны» и «оживление мертвых». У него, Абакумова, есть, по крайней мере имена: Эккарт и Хаусхоффер. Вот о них-то и следует расспрашивать старого эмигранта, а вовсе не о заброшенных румынских замках и тайниках на берегу озера Рица. Именно с этим предложением Абакумов собирался пойти к Берия.
Он заперся в своем кабинете, выпил рюмку армянского коньяку, положил на стол лист чистой бумаги, карандаш и начал набрасывать план предстоящей игры. Такую работу Абакумов никогда не любил — он был человеком действия, бойцом, а не стратегом, просидеть ночь в засаде было для него куда проще, чем придумать изящную оперативную комбинацию. Сева Меркулов, напротив, был силен в стратегии: не зря же Хозяин поручил ему надзор за разведкой. Но Абакумов понимал: сейчас у него появился редкий шанс опередить Меркулова. Ради этого стоило попотеть.
Часы показывали половину двенадцатого, когда в тишине кабинета резко зазвонил рогатый черный телефон.
— Виктор Семенович, — голос в трубке был сух, как папиросная бумага, — это Поскребышев. Приезжай в Кремль, тебя хочет видеть товарищ Сталин.
Глава десятая. Учитель танцев
К дому на рю Колонель Ренар Жером подходил, чувствуя себя таксой, засовывающей голову в барсучью нору. Таксу, конечно, на то и натаскивают. Тренируют, кормят, дают время от времени погоняться в свое удовольствие за какой-нибудь мелкой дичью. Но приходит день — и надо лезть в нору, в глубине которой сидит здоровенная злая зверюга, готовая откусить тебе голову. Старик-эмигрант был совсем непохож на барсука. Но чем дольше Жером анализировал странное равнодушие немецких хозяев Парижа к чудаку-мистику, тем тревожнее становилось у него на душе. До войны Гурджиев поддерживал отношения с десятками известных парижан, его считали учителем и пророком влиятельные мужчины и женщины по обе стороны Атлантики. Вряд ли он оборвал все контакты после прихода немцев. По неписаным правилам разведки, человек с такими связями просто обязан попасть в разработку. Если старика не трогают, значит, за ним наблюдают, и наблюдают пристально. Встреча в кафе прошла гладко, но это могло быть случайностью. Допустим, наблюдение велось не круглосуточно, а выборочно — в конце концов, в Париже у гестапо не миллион агентов. Возможно также, что у наружки не было ориентировки на Жерома — однако сам факт подхода был зафиксирован, и какой-нибудь безликий клерк в здании на рю Соссэ[13] уже сравнил описание собеседника Гурджиева с портретом «британского шпиона», ушедшего от погони на улице Прачек. В любом случае, идти к старику домой было опасно — хуже того, это было неразумно. Но приказ, полученный из Центра, не оставлял Жерому возможностей для маневра. «Срочно свяжитесь с Факиром и передайте ему привет от Ивановича. Выясните все, что известно Факиру о Карле Хаусхоффере, Дитрихе Эккарте и гипнотизерских способностях Гитлера. О результатах беседы доложить немедленно!» Жером, уверенный, что после бреда о семи башнях Сатаны Центр прекратит дальнейшую работу с Факиром (этот псевдоним предложил для Гурджиева он сам), чрезвычайно удивился новому заданию. На следующий день он вышел из дому, надев поношенные брюки и видавший виды пиджак. На голову Жером водрузил синий берет, а на нос — очки в немодной роговой оправе. Эти нехитрые манипуляции сразу же состарили его лет на пятнадцать, превратив щеголеватого молодого археолога в уставшего рабочего с окраины. В таком виде он и заявился в кафе, где маг обычно лакомился арманьяком. Маскировка удалась на славу — во всяком случае, усатая мадам Кики недавнего посетителя не признала. Вот только Гурджиева в кафе не было. Жером несколько часов просидел в углу, потягивая пиво, и ушел, когда на город начали опускаться прозрачные июньские сумерки. Гурджиев не появился в кафе и на следующий день. Часики, между тем, неумолимо тикали. Слова «срочно» и «немедленно» в шифровке Центра не позволяли Жерому ожидать появления Факира до морковкина заговенья. Встречу надо было форсировать, и Жером, проклиная вздорного старика, неожиданно изменившего старым привычкам, отправился на рю Колонель Ренар. Сначала он, как водится, тщательно изучил карту. Просмотрел телефонный справочник, запоминая фамилии соседей Гурджиева. Потом покружил по кварталу, изучая возможные пути отхода. И лишь затем подошел к дому, где обитал Факир.
Консьерж клевал носом в своей клетушке. Жером, заготовивший для него довольно увлекательную легенду (в ней фигурировал месье Кальвани, проживавший на шестом этаже, его двоюродный брат из Лиона и некая молоденькая актриса кабаре на Пляс Пигаль), пожал плечами и вошел в подъезд. Поднялся по темноватой лестнице с выщербленными ступенями на третий этаж. Огляделся — на площадку выходили еще две двери, за каждой из которых могли прятаться агенты гестапо. «Я становлюсь параноиком», — мрачно подумал Жером и нажал бронзовую кнопку звонка.
