Да и о «праведных халифах» говорили долго и горячо — суфий оказался их рьяным почитателем, как и сам Бекович, в той жизни бывший сторонником социализма до самого последнего дня жизни.
«Нас будут убивать — это уже предрешено. Время для нападения выбрано ими самое удачное — солнце в зените, припекает — для европейцев тяжело сейчас находиться в этом пекле, а для местных почти комфортно — они привычные. Те полсотни лишних хивинцев, что пришли еще с утра как повара и прислуга — самые натуральные воины, ухватки ведь не спрячешь. Причем матерые убийцы — движения плавные, выверенные, ни одного лишнего шага. Хотя в кулинарии знают толк, следует признать — запахи от костров идут просто сногсшибательные. Вот только сразу после обеда, когда гяуры отяжелеют от пищи и потеряют бдительность, их начнут резать.
Да, все выверено — жаркое солнце за несколько часов притупит подозрительность как здесь, так и в нашем лагере — пойдет, как говорили в армии «раслабуха». Да еще нас тут накормят — все правильно — на полный желудок драться будет тяжело, без той сноровки.
Уверен — луки они имеют, хотя ни у кого их не видно, в саду спрятали, и в юртах. А вот пистоли у многих, персидские и османские — рукояти резные и украшены зело, арабской вязью сталь покрыта, насечка. Дорогие штуки, вот только как и многие другие восточные вещи мало функциональные для реального боя. Хоть в чем-то они уступают, и то хорошо!»
— Ты выглядишь правоверным, коназ, и совершаешь намаз, — хан говорил беспристрастно, словно констатировал факт, который имел место. Бекович отвечал ему также совершенно спокойно:
— А я и есть правоверный, только соблюдал принятые у московитов обычаи. А ведь это не запрещено. И мое близкое окружение мусульмане, вот два брата стоят. А мое настоящее имя, которое ты знаешь, владыка блистательной Хивы — Девлет-Гирей-мурза. Я один из потомков великого Чингиз-хана, как и ты, повелитель Хивы Шергази-хан.
«Только троим не хочется проливать мою кровь — оба имама побледнели, как и советник хана — тот даже глаза прикрыл, и пальцы дрожат. Мое поведение и заявление смешало карты пасьянса — одно дело содрать с вероотступника шкуру, вполне благочестивое занятие в глазах ханской свиты, хотя и порицаемое, а другое с правоверного, тем более гостя, с которым вкусили пищи, вот тут вообще харам, то есть грех!»
— Да, я знаю о том, коназ, но думаю, что твоя вера притворна! Как и подарки, что тобой были даны от имени твоего повелителя — я не стану принимать их! Из рулонов тканей в сто локтей только два, с семи других взяты отрезы чуть ли не в треть! И эта походная юрта на колесах — она никчемна и бесполезна! А блюда и ножики из серебра дарят бекам, а не ханам, а прочим вообще не надлежит есть мусульманину! Это не подарки от повелителя к повелителю, а оскорбление!
«Ай-ай-ай, то-то Самонов глазки тогда потупил. Украсть царские подарки преступление, и перс на это пошел, думая, что хивинский хан ничего не скажет. И тем самым воровство будет покрыто! Ошибся ты, князь Михайло, и натура твоя поганая — боясь наказания за казнокрадство, ты бежал и сменил веру, но вором так и остался по своей сути. Но ты принес мне пользу — хан раньше времени обозначил свои намерения!
У него была проигрышная позиция — просящий всегда ниже того, у кого он просит — а тут на кону было перемирие. Теперь Шергази-хан в роли обвинителя, и в глазах своих людей у него невероятно возрос рейтинг, к тому же он выступил в защиту справедливости — ведь оскорбили его, а не он! И теперь в мой адрес пошли обвинения!»
— Ты не прав, Шергази-хан — все подарки сделаны от меня, как от посла — я соблюдаю традиции, заложенные нашими с тобой великими предками. Да, подарки бедны, но это с твоей точки зрения, повелитель Хивы, ты ведь богатейший хан, — Бекович усмехнулся, глядя на удивленное лицо своего противника, и жестко произнес:
— А я лишь один из потомков «Потрясателя Вселенной», и отдал все свое имущество, чтобы собрать дары, достойные тебя! А в ответ ничего не получил — не думал, что владыка Хивы настолько скуп и не соблюдает законов гостеприимства! Даже дешевые отдарки ты мне сейчас не преподнес, как положено по обычаю!
«Эх, Петр Алексеевич, ты бы хоть с умными людьми посоветовался, когда дары выбирал. Карета здесь нужна, как индусам тушенка из говядины, а столовый набор на шесть персон из дешевого серебра преподнести хану, значит, говорить с ним с позиции силы, показывая недостойное для того положение. Ткани, конечно, хороший дар, но тут вороватый перс сделал свое черное дело — но то мне в пользу пошло.
Хан зашел с сильного козыря, вот только тот оказался бит, и он с обвинителя снова стал обвиненным. И потерял позицию — обычная дешевая манипуляция не прокатила, как сказал бы любой русский. Так обычно поступают люди не умные, но желающие все время властвовать. Ведь если ты ничего не умеешь, то в глазах других ценность твоя будет малой. А поднять ее можно лишь трудолюбием или попытаться обесценить чужой труд, либо завиноватить человека, сделать так, чтобы он постоянно оправдывался от возводимых на него все новых и новых обвинений.
Так обычно поступают бездари…
Или женщины в 21-м веке — последним ведь нужно беспрепятственно пользоваться ресурсами супруга, и если лаской их выманить нельзя, то нужно поставить себя в доминирующую позицию. Но только те и другие не понимают, что могут получить тем же самым в ответ, и это будет такой удар, отразить который им нечем, и они сами перейдут в слабую позицию, с которой им уже не выйти, как и хану — Шергази аж позеленел.
А что ты хотел — даров то твоих нет, как ты можешь меня обвинять, если сам не преподнес ничего ценного».
— Мои дары…
— Я их не вижу здесь, хан, зачем рассказывать о обещанном, если нет настоящего!
Бекович достал платок и вытер лоб, подавая условный ранее сигнал своим людям. Двадцать биений сердца и начнется схватка — он все же опередил противника, и теперь хан вынужден лихорадочно импровизировать, раз ему поломали планы.
Обеда не будет — спровоцирован конфликт, и решать его можно только силой. И тот, кто раньше начнет, имеет гораздо больше шансов стать победителем. Тем более тот, кто мнит себя охотником, внезапно превращается в жертву, ощущая, как на собственной шее сжались волчьи клыки, и вот-вот разорвут ее в клочья.
— И вот что еще…
Князь, хрустя парчовым халатом, обливаясь потом под стальной кольчугой, чуть наклонился, давая возможность ногам занять более удобное положение — серебряный горжет на груди блеснул. Это была единственная европейская деталь — даже облик Бековича выглядел так же, как у стоящих в юрте ханских приближенных, а за два месяца борода хорошо отросла и была черной как смоль. И он негромко заговорил, смотря прямо в глаза, опешившего от подобной наглости хана.
— И еще хан я тебе вот что скажу — ты осквернитель ислама! Ты хотел меня унизить, заставив клясться на книге пророка Исы, и я сделал это, чтобы убедиться в твоем лживом языке, о слюна шайтана! Я недаром привел сюда почтенного суфия с учениками из самой Бухары — они хорошо знают, что я ревностный мусульманин. А ты без всяких оснований оскорбил меня, назвав гяуром, подверг насмешкам и унижениям. Но ты не у меня в гостях, слава Аллаху, а я не у тебя — мы на поле брани! А потому не обессудь — и пусть все решит благородная сталь. Я чингизид — и за мной право мести!
И прежде чем пришедшие в себя приближенные хана сдвинулись с места и стали выхватывать сабли из ножен, Бекович двумя прыжками преодолел расстояние, отделявшее его от Шергази-хана, что продолжал восседать на шелковых подушках, выхватил спрятанный за пазухой двуствольный пистолет с уже взведенными курками…
Глава 26
Пистолет дважды грохнул в руке, но не Шергази-хан был мишенью — Бекович стрелял в двух сановников, что уже потянули сабли из ножен. Время словно замедлило свой бег, стало тягучим как мед, как патока. Он видел, как разрасталось одно пороховое облачко, потом второе — к удивлению, но осечки не случилось, как и промаха — один хивинец свалился сразу, второй схватился за грудь, под пальцами стало расширяться красное пятно на желтом, с черными полосками халате.
