— Почему?
— Потому что при Республике все равно начался передел собственности. Экспроприировали казенную собственность, экспроприировали собственность друг друга. Закон не действовал, потому что был всеобщий подкуп. Точнее, вместо закона в России стал действовать воровской закон — воры, дельцы и продажные чиновники объединились в банды и воевали друг с другом, кому что достанется. В Москве тогда каждую ночь слышались очереди — сначала из переделанных "маузеров", потом стали закупать "томпсоны", "рейнметаллы", "беретты", еще "шмайссеры", которые тайно делали в Ижевске для Германии, а там дошло и до "федоровых", когда "папы" начали заказывать в Америке бронированные автомобили, такие как у чикагской мафии. Наивные… американская мафия была в ужасе от того, что происходило у нас. Бронебойные пули "федоровых" превращали эти машины в решето… и всех, кто там сидел. Я как-то сама видела место происшествия, была в толпе… из авто капала кровь на булыжник, под ногами гильзы, парил пробитый радиатор… попутно убили трех прохожих, оказавшихся рядом, случайно попали, они валялись на мостовой, потом их увезли… Слушай, открой вторую.
— С удовольствием.
— "Цедя сквозь фиксы отборным матом,
Деньги и власть берут с автоматом…"
— Маяковский, что ли?
— Ага. Потом то ли он застрелился, то ли его застрелили… А в Петербурге Пантелкин стал градоначальником.
— Пан… какой?
— Известный по кличке Ленька Пантелеев. Вроде Бонни и Клайда. Грабил богатых и раздавал добычу нищим, за взятки стал градоначальником, обложил все банки и крупных дельцов. Потом едет в трущобы, на часть хабара начинает милосердствовать — кому лечение оплатит или многодетной семье из подвала квартиру купит… Народ его любил за эти широкие жесты. Пока его машину не взорвали. Ну ты, наверное, слышал эту историю.
— В твоем исполнении — не слышал.
— В моем исполнении ничего нового. Я тогда собрала вещи и смотала из столицы в Бежицу, потому что на меня начал засматриваться один жиган из приезжих. Здесь автоматы были роскошью, всего пять банд их имело. Зато наганов и обрезов — как грязи. Плюс к тому — поулочные войны: Орловская, Базар, Центр, Кладбище, Городище и прочая. Но это все было цветочки, потому что ателье работало, сколько надо, там платили своему "папе", никто не трогал. А вот в тридцатом началось…
Она еще отхлебнула из новой бутылки.
— Недурно. Кто варит? Надо запомнить… Началось, вот на мой взгляд, от того, что деревня за двадцатые начала подниматься. Крепкие хозяйства появились, начали машины покупать, локомобили, тракторы — короче в один прекрасный день стало ясно, что земля и тут дает прибыль и хорошо бы ее заново поделить. А трактор покупать — это тебе не у соседа на корову занять, это банковская ссуда нужна — ну вот, банки сперва надавали ссуд, потом начали отбирать землю и урожай за долги. Банки на этой земле агрофабрики хотели строить, чтобы крестьянин жил в городке, как рабочий, без своего хозяйства, и хозяин, если хочет — уволит. Ну, у бедняков взять нечего, у них и так своей земли не было, а вот у кулаков, середняков — по ним ударило.
"Потрясающе. Капиталистическое раскулачивание середняка и раскрестьянивание. В условиях демократического государства. С капиталистическими совхозами. Ошизеть. Чего-то наши демократы о такой альтернативе сталинизму никогда не писали."
— Плюс к тому самозахваты начались, подкупали земских чиновников, чтобы те оформляли им собственность на крестьянскую землю, как на свободную, и потом выселяли крестьян. Тут и пошло. Резали скот, урожай прятали, трактора жгли и портили — все равно отбирают. Хлеб в ямах гнил. Сразу в магазинах на все дикие цены, продуктов не купить, за буханку хлеба последнюю рубашку с человека сымут. Потом и этого не стало. Дума законы приняла за укрывательство и порчу хлеба и других продуктов, крестьян арестовывали, сажать некуда, за городом строили лагеря для них, как для военнопленных, в Сибирь высылали. Арестованных тоже кормить нечем было, они в лагере пухли с голоду и мерли. Запасы муки и зерна в городе кончились, на базаре одни шмутки несут, с себя продавать, спекулянты все остатки скупили и держали, когда подорожает.
"Так. Пассивный протест против разорения дестабилизировал рынок, а спекулянты его добили и создали голод. Хотя продукты еще оставались".
— Самое страшное было в том, что никто не знал, когда это кончится. Телеги с гробами, просто с мертвыми под рогожей… это надо видеть, то, что осталось от людей, они иссохли, оставались кости, черепа, обтянутые кожей… по ним уже никто не рыдал, сил не было… в нашем доме полиция взяла одну женщину, она сошла с ума и ела собственных детей… другие сумасшедшие бродили по улицам и кричали про конец света, я и думала, что наступил конец света… Потом я узнала, что народ пошел на Москву. В Бежицу пришли фачисты, они тогда ходили в черных кожанках, с черно-желто-белой повязкой на рукаве, армия их поддержала, брянские пехотные, казачий полк, бронепоезда. Поставили охрану у магазинов, раздали госкарточки, по ним выдавали хлеб. На каких-то складах его нашли, его спекулянты прятали. Народ подыхал, а они ждали, когда еще подорожает! Спекулянтов судили особым трибуналом и за городом расстреливали. Сразу же вышел декрет о земле, что отнятое мужикам возвращают, чтоб зерно не прятали. Был сделан принудительный заем у богатых, чтобы купить посевной материал, сельхозтехнику, стали создавать казенные машинные станции для крестьян, доступные кредиты выдали для создания товариществ, чтобы, значит, поля под трактора объединяли. Колчак сбежал, Думу фачисты разогнали, ввели новую конституцию, по которой в России восстанавливается монархия, правительство подчинено государю императору, а вместо Думы ввели Всероссийский Собор…
— А бандитов?
— Бандитов прихлопнули в несколько суток. Полиция же все знала, кто, чего, где… Надо было лишь сверху дать команду. Новенькие автоматы Шмайссера на складах казачьего полка лежали, еще в заводской смазке, только выдать — и по адресам… Кстати, зачем я это рассказываю? Это же все известно.
— Таня, а ты не пробовала написать об этом? Хотя бы в стол, для потомков. У тебя хороший слог.
— Зачем писать в стол? Так никто не делает. Писать надо то, что напечатают… В общем, потихоньку наладилось. Правда, в ряды самих фачистов набрались предатели. Хотели устроить заговор против императора, всячески искажали его политику и вредили. Генриха Трибельта помнишь?
— Трибельта?
— Ну да.
— Честно говоря, не припоминаю.
— Ха, шутишь… Шеф всех жандармов… Так вот в прошлом году его разоблачили. Оказывается, создал сеть заговорщиков, которая фабриковала дела и выбивала пытками признания, чтобы настроить народ против власти. Судили его открытым судом, все признал, каялся. Но его все равно казнили — слишком уж много крови на нем. Теперь меньше забирают, и в основном среди тех, кто при фачистах выдвинулся.
— То-есть своих?
— Ну а ты думал? Откуда после двадцатых честных людей-то во власть найти? Все проворовались сверху донизу, все привыкли закон, как щедринский градоначальник, под себя подкладывать. Вот теперь и чистят, и правильно делают.
"… И правильно делают… Похоже, что она говорит это совершенно искренне. И вообще, что я ношусь по этой реальности с идеей демократии, как Асунта с пистолетом[5]? Здесь другая реальность. Прогадила их верхушка свою демократию начисто. А для народа вообще никакой демократии и не было, что при республиканском Колчаке он ни черта не решал, что при императоре Владиславе."
— Слушай, а у тебя никаких странных фантазий не бывает? Я смотрю, что от исторической лекции ты смотришь на меня с таким восхищением, будто я тут станцевала танец живота.
— Нет. Просто ты такой свидетель великой истории…
— Каждый из нас свидетель великой истории. Тебе не жарко? Может, пора окунуться?
21. Грехопадение на лоне природы.
В этот момент кусты с другой стороны раздвинулись, и из них на полянку вышла компания из трех пацанов лет примерно до двадцати пяти и пары девчонок. Они шли нагрузившись сумками с пивом и продуктами, на шее одного из них болталась гитара, а на другом висел продолговатый футляр походного патефона, а в руках была коробка для пластинок. Виктор невольно подметил, что платья у девчонок, в отличие от общего мейнстрима, расширялись снизу колоколом, и отнес это на счет того, что это наряд для пляжа или пикника. Гулять по лесу или прыгать через ручей в длинной узкой юбке, согласитесь, неудобно. Пацаны же выделялись тем, что были в укороченных, чуть ниже колена, широких штанах. Кажется, это тоже было что-то туристское или спортивное и называлось "никер-бокер".
— Сэмэн! — протянул один из них, в кепке набекрень и жующий травинку, — а наше место, кажись, заняли.
