— Сенечка! Это же грех!
— Чтобы хорошо покаяться, надо хорошо согрешить. Поставим пудовую свечку в соборе. От каждого. Зато же не торчать каждый день на Рождественской горке. Никакого целлулоида. Только аппарат Скворцова.
— Запись на ленте — дорого. И проигрывателей в городе раз, два — и обчелся.
— Слушай сюда, ибо говорю дело. Зато чистые копии. Вот в чем цимес. Рассылаем по студиям рулончики и с них будут резать целлулоид для патефонов.
"Процесс пошел…"
— Смотрите, какой самолет большой!
До этого в реальности-3 Виктор не раз слышал в Бежице стрекот и гул в небе, но никак на него не реагировал. По привычке. В Бордовичах был аэродром ДОСААФ, и в небе часто стрекотали спортивные "Яки", "кукурузники", а когда-то и "Моравы"; из памяти еще не выветрилось, как летали самолеты и вертолеты в Старый Аэропорт. В голову как-то не приходило, что здесь по воздуху будет летать совсем не то, что у нас.
А зря.
То, что пролетело над ними, показалось Виктору на первый взгляд огромным, хотя он тут же понял, что самолет просто низко летел, заходя на посадку в район Старого Аэропорта. Крупные угловатые крылья в форме трапеции, и какие-то необычно ребристые, с незнакомыми ему опознавательными знаками в виде колец, длинный, тоже ребристый, похожий на лодку-плоскодонку фюзеляж, и наконец, огромные колеса неубирающегося шасси с лаптями-обтекателями, как на грузовых вертолетах Миля, создавали впечатление чего-то нереального, будто в реальность импортировали кусок американского ретрофильма по мотивам комиксов. Четыре мотора рвали воздух. Как эта штука может держаться в воздухе — это Виктора удивляло гораздо больше, чем если бы над их головами промчался "Сухой-Суперджет-100" или даже над гладью Десны пролетел легендарный экраноплан "Каспийский монстр". Глазу современного человека достаточно привычно, что то, что хорошо зализано и имеет реактивные движки, умеет летать. Увиденное же теперь больше напоминало склад со стенами и крышей из профнастила, или же гараж-ракушку, и следовательно, летать не могло. Так что воздушный корабль в равной степени казался чудом как для спутников Виктора, так и для него самого.
— Пассажирский полетел. Окраска серебристая. А военный — зеленый и голубой.
— Кто-то из начальства прилетел?
— Вряд ли. Тогда бы прислали "Беркут", двухмоторный скоростной. А это тяжелый. Такие обычно из Москвы в Крым летают.
— Может, на вынужденную пошел? Горючее кончилось или что отказало?
— Может. Хотя не похоже.
— А представляете, когда-нибудь из Брянска в Москву каждый день пассажирские самолеты летать будут. Всего полтора часа — и там.
"Так, еще тема для рассказа…"
В Бежицу возвращались уже одной компанией. По вагону мотрисы разносилось:
— Кондуктор не спешит, кондуктор понима-ает,
Что с девушкою я пра-ащаюсь навсегда!
После утреннего купания Таня отправилась обедать к себе в коммуну, а Виктор отобедал в американской диетке и заглянул в редакцию.
В конверте с гонораром он снова обнаружил семьдесят рублей (что обрадовало) и записочку с заказом написать продолжение, подробнее раскрыв такие темы, как выбор типа двигателя для танков будущего, перспективные методы изготовления резинометаллических гусениц, рациональные углы наклона лобовой брони и целесообразность устройства заманов на башне, наиболее надежный тип подвески, целесообразность оснащения танка огнеметом и прочие вещи, из которых следовало, что фантастику дальнего прицела давали ознакомиться военспецам и конструкторам. В конце просили высказать мнение о танках и противотанковом вооружении Страны Восходящего Солнца, и из этого Виктор уже сделал вывод, что конфликт в районе озере Хасан и в этой реальности через месяц вероятен.
Отступать было некуда. Тем более, было жалко наших. Погибать-то они будут под Хасаном за Родину, а не за какого-то владыку или строй. Прав был Ковальчук из реальности-2: мы виноваты перед миром тем, что мы есть и своего кровного не отдаем, а значит, в стороне от защиты родной страны стоять нельзя, будь там хоть КПСС, хоть Партия Святой Руси или еще какая, а Россия у нас одна.
Изнывавшая от послеобеденной жары Анфиса любезно презентовала ему сегодняшний номер "Губвестника", и он, чтобы не терять времени, тут же устроился на стуле, чтобы прочесть. На первой странице ему бросился в глаза заголовок: "О идеях вредительских и ошибочных". Из соображений ОБЖ он начал именно с нее. Чтобы ненароком не высказать чего-то вредительское или хотя бы ошибочное.
В отличие от подобных публикаций сусловского периода, редакционная статья оказалась довольно невнятной, и имела кучу недоговоренностей. То-есть понять ее полностью мог человек, который уже хорошо разбирался, что же в этой версии тридцать восьмого верное и наоборот.
Начиналась статья с критики троцкизма вообще, Троцкого в частности и, чего Виктор не ожидал — стародавнего лозунга Троцкого о Соединенных Штатах Европы, с которым он носился еще в гражданскую. Надо сказать, что об этом лозунге Виктор слышал еще в своей реальности и в советское время, когда в вузе проходили работу Ленина об этом лозунге — работу, из которой он, Виктор, честно говоря, тоже не понял, чего такого в этом лозунге и зачем учить что-то про него в шестьдесят лет Советской власти. Здесь же в статье было подчеркнуто, что Троцкий хотел превратить Россию в один из штатов этих Соединенных Штатов Европы, в результате чего она, Россия, свою самостоятельность теряла, и за нее решали бы европарламент, европравительство и европрезидент, евровалюта бы контролировалась евробанкирами и так далее. "Вот где собака порылась!" — подумал про себя Виктор. Замысел Троцкого ему стал вроде ясен, но к чему мусолить эти идеи в жасминной империи, было понятней не более, чем кампания критики Конфуция и Линь Бяо в Китае семидесятых.
Дальше шли какие-то неконкретные выпады в адрес неких "перекрасившихся троцкистов-комиссаров и их приспешников, которые прячутся под личиной радетелей за народные интересы". Это переваривалось еще сложнее, потому что никакого признака, как распознать под личиной радетеля коварного троцкиста-комиссара, напрямую не давалось. По умолчанию оставалось, что отличительный признак как-то связан с лозунгом Соединенных Штатов Европы. Правда, Виктор, не слышал, чтобы при нем кто-то за это агитировал… но если троцкисты "под личиной", то агитировать и не будут… а вообще при желании под это любого можно подвести. И как же они разбираются? А может, как у нас, и не очень разбираются?
"Думай, думай. От этого, может, твоя жизнь зависит. Ищи, как они тут определяют, кому с цаком в носу ходить."
Еще в этой части клеймили какого-то Парвуса, о котором Виктор по советскому курсу истории партии вообще ничего не знал, а после реформы особо свою историю изучать некогда было — больше приходилось выживать и искать заработки. А тут он какая-то важная фигура в истории, хоть и в плохих парнях.
Третья часть вообще была набором заклинаний. "Не все отдают себе ясный отчет", "требует беспощадной борьбы", "недопустимо либеральное отношение" и прочее. Короче, часть эту можно было выразить в паре слов: "выплюнь каку".
Все это можно было бы назвать пустой заумью, если бы — и Виктор достаточно отчетливо это чувствовал — от этого не зависела его дальнейшая судьба.
"Как не попасть под лошадь — это понятно", думал он, "надо ворон не ловить. А как не попасть под это? Короче, есть зашифрованное предупреждение, и надо успеть его разгадать. А для этого лучше пройтись, чтобы больше кислорода к голове приливало."
На улице, несмотря на склонявшееся солце, продолжало печь и парить. Откуда-то со стороны Бежич ползли тяжелые тучи, увенчанные сияющими белыми шапками. Погромыхивало.
"Наверное, гроза будет. Еще одна важная вещь — зонтик. Хотя большинство народу почему-то без него."
Он только успел дойти до Почты, как внезапно налетевший ветер поднял, закрутил и бросил в лицо ему дорожную пыль. Сверху на асфальт упали первые тяжелые капли, расплываясь темными кляксами. Запахло какой-то особенной свежестью, которая чувствуется лишь при приближении дождя.
Недолго думая, он завернул налево, на ступени широкого подъезда почтамта, под крышу. Какая-то дама с маленькой девочкой, шедшая ему навстречу из почтового отделения, остановилась и глянула на небо.
— Пошли обратно, Катя. Переждем. Видишь, дождь собирается, а мы без зонтика.
— А мы успеем к тете Зине?
— Конечно успеем. Пошли в зал.
— Там душно… Я хочу тут посмотреть.
— Здесь забрызгает. Пошли, я дам перо, на испорченном бланке порисуешь.
Капли летели чаще, асфальт быстро потемнел, дождь зашумел в литве молодых деревьев, застучал по карнизам. В подъезд бросились застигнутые врасплох прохожие. В доме напротив, полосатом, как будто его строили для рекламы "Билайна", домохозяйки кинулись собирать белье с веревок на балконах в большие темно-синие эмалированные тазы. Ударил гром; несколько женщин и даже пожилых мужчин перекрестилось. По улице промчалась пролетка; возница, видимо, стремился быстрее свернуть куда нибудь под арку большого доходного дома. Вскоре перед Виктором зашумела стена льющейся с небес воды, и только стоящие впереди люди, нашедшие здесь временное убежище от веселой летней стихии, прикрывали его от брызг. Асфальт весь, словно оспинами, покрылся фонтанчиками от хлещущих струй; на нем взбухли лужицы и зазмеились, потекли к обочинам, сливаясь в бурные порожистые потоки, ручейки, увлекая с собой сорванные ветром листья и всякий легкий мусор. На полосатом доме пятнами потемнела штукатурка; на одном из балконов хлопала мокрая неснятая кем-то простыня. Ветер донес в подъезд брызги, и, откуда-то — запах липы. "Не рано ли?" — подумал Виктор, и предположил, что это тоже результат ранней весны и жаркого мая. Этот запах напомнил ему детство и полные солнцечных зайчиков лужи на асфальте тротуара на Институтской перед Старым Корпусом, который представал тогда в его воображении загадочным замком.
